Мнение
Кто взялся за «Шанинку»?
#Образование
Не очень приятно признавать свои ошибки, но иногда приходится. Я долго считал, будто в основе наезда на Европейский университет в Санкт-Петербурге (ЕУ СПб) лежит стремление неких влиятельных лиц захватить дворцовое здание, в котором мы работали до лета прошлого года. Однако сейчас стало ясно, что если этот мотив и присутствовал, то был не единственным и, скорее всего, не основным.
К этой мысли я начал склоняться еще осенью, когда ЕУ СПб, освободив старое здание, столкнулся с откровенно циничным нежеланием разного образовательного начальства дать нам возможность преподавать в ином здании. А сегодня, после того как весьма похожую операцию провернули в Москве с «Шанинкой», стало очевидно, что негосударственные университеты целенаправленно уничтожают вне зависимости от любых проблем, связанных с недвижимостью.
Вопросы, тем не менее, остались. Если гипотеза захвата здания основывалась на логике рациональных действий захватчиков, стремящихся к наживе (что в целом очень характерно для путинской России), то логично объяснить целенаправленное уничтожение разных университетов довольно трудно. Может, нам и приятно думать, будто Кремль видит в независимых профессорах экономики, социологии или политологии своих опасных врагов, но положа руку на сердце надо признать маловероятным объяснение, что Путин нас боится.
Независимые университеты не наносят никакого ущерба режиму, и Кремль это хорошо знает. Во-первых, профессора влияют на очень малое число студентов. Это влияние несоизмеримо меньше влияния того десятка относительно независимых СМИ, которые в России еще сохранились и пока не подвергаются сопоставимым по силе гонениям. Есть ли логика в том, чтобы спешно уничтожать университеты, не добив свободную прессу?
Вопросы, тем не менее, остались. Если гипотеза захвата здания основывалась на логике рациональных действий захватчиков, стремящихся к наживе (что в целом очень характерно для путинской России), то логично объяснить целенаправленное уничтожение разных университетов довольно трудно. Может, нам и приятно думать, будто Кремль видит в независимых профессорах экономики, социологии или политологии своих опасных врагов, но положа руку на сердце надо признать маловероятным объяснение, что Путин нас боится.
Независимые университеты не наносят никакого ущерба режиму, и Кремль это хорошо знает. Во-первых, профессора влияют на очень малое число студентов. Это влияние несоизмеримо меньше влияния того десятка относительно независимых СМИ, которые в России еще сохранились и пока не подвергаются сопоставимым по силе гонениям. Есть ли логика в том, чтобы спешно уничтожать университеты, не добив свободную прессу?
Не начнут ли профессора, у которых высвободилось много времени от чтения лекций, писать больше критических статей, рассчитанных уже не на десятки студентов, а на десятки тысяч читателей?
А во-вторых (и это главное), университеты вообще не занимаются подрывом позиций власти. Это лишь малообразованные люди, начитавшиеся конспирологических книжек, полагают, будто политологи учат, как делать госперевороты, а экономисты — как продавать родину Соросу. На самом деле хорошие профессора объясняют студентам, как реально работают политика с экономикой. И в нынешней ситуации (сколь это ни парадоксально) подобные знания может скорее востребовать власть, чем оппозиция. Поскольку оппозиция не имеет ресурсов, чтобы реализовывать даже самые умные советы специалистов, тогда как Кремль постоянно нанимает хороших менеджеров и политтехнологов для решения собственных задач. И если те способны отличать реальность от мифов, то предлагают своим работодателям эффективные схемы укрепления отдельных элементов путинского режима.
Скорее всего, объяснить войну властей с учеными можно известной фразой Троцкого, сказанной в ответ на вопрос, зачем людей высылали из России на философском пароходе. Лев Давыдович тогда прямо сказал, что расстрелять профессоров не было повода, а терпеть их дальше было невозможно.
Естественно, Бердяев с Ильиным не подорвали бы большевизм. Решение большевистской власти было чисто эмоциональным: вот мы сейчас покажем им, гадам, где раки зимуют… Точно так же ЕУ СПб с «Шанинкой» не подорвут, конечно, путинизм. Но, возможно, какой-нибудь высокопоставленный спецслужбист терпеть чуждых ему по взглядам людей больше не мог и начал вести против них борьбу, тешась мыслью, будто спасает таким образом родину.
Подобный вояка мог появиться в нашей системе, а мог и не появиться. Важнее другое. То, как послушно и аккуратно уничтожает университеты бюрократический аппарат. Вплоть до мелких клерков и «экспертов», выносящих свои заключения.
Вообще-то в нашей бюрократической системе аппарат сплошь и рядом «заматывает» даже распоряжения президента, если ему исполнять их невыгодно. Понятно, что в важнейших случаях Путин легко может настоять на своем, устроив исполнителям разнос. Но в подавляющее большинство мелких историй он не вмешивается, поскольку ни один правитель (даже автократ) не может управлять страной, постоянно воюя со своими подчиненными. И если бы аппарат хотел сегодня «замотать» историю с университетами, они бы спокойно существовали, отделавшись от проверок отписками и посильными исправлениями недостатков.
99% сегодняшних возмущенных выступлений против произвола бюрократии основаны на том, что аппарат можно в чем-то убедить. Чиновников стыдят тем, что они убивают науку. Им объясняют, насколько смешны их придирки. Для пущей убедительности собирают подписи уважаемых людей в защиту университетов… Естественно, все это совершенно не работает. В первую очередь потому, что рациональность бюрократической логики совсем иная, чем рациональность в науке, культуре или бизнесе. Рациональность бюрократа похожа на ту, что отличала советского министра, директора или начальника цеха.
Хозяйственник брежневских времен мог запросто производить заведомое барахло, растрачивая при этом дефицитные ресурсы в огромном количестве. Происходило это потому, что поощряли его не за конкретный результат, а за достижение плановых показателей, как бы ни были они нелепы. В СССР стал популярен анекдот про двух работяг, один из которых шел вдоль улицы, выкапывая ямы, а другой — закапывая. Когда второго спросили, что же он делает, тот ответил, что он — не второй, а третий. Второй должен был деревья сажать, но заболел и не вышел на работу. Российский бюрократический аппарат может выкапывать ямы, а может закапывать. Более того, он способен делать это одновременно. Лишь бы зарплату платили.
У него нет ненависти к университетам, но если сейчас надо их закапывать, он будет закапывать. Ни один из аргументов, приводимых в защиту ЕУ СПб или «Шанинки», на бюрократа не воздействует, поскольку не объясняет, что он лично выиграет, способствуя сохранению университетов. Профессора-то привыкли думать не только о зарплате, а еще и о творчестве, о будущем своих студентов, о развитии науки. Так уж странно устроены многие люди (хотя далеко не все), работающие в высшей школе. А люди, работающие в аппарате, устроены по-советски. Поскольку любая разветвленная бюрократическая система в известной мере повторяет «совок».
Скорее всего, объяснить войну властей с учеными можно известной фразой Троцкого, сказанной в ответ на вопрос, зачем людей высылали из России на философском пароходе. Лев Давыдович тогда прямо сказал, что расстрелять профессоров не было повода, а терпеть их дальше было невозможно.
Естественно, Бердяев с Ильиным не подорвали бы большевизм. Решение большевистской власти было чисто эмоциональным: вот мы сейчас покажем им, гадам, где раки зимуют… Точно так же ЕУ СПб с «Шанинкой» не подорвут, конечно, путинизм. Но, возможно, какой-нибудь высокопоставленный спецслужбист терпеть чуждых ему по взглядам людей больше не мог и начал вести против них борьбу, тешась мыслью, будто спасает таким образом родину.
Подобный вояка мог появиться в нашей системе, а мог и не появиться. Важнее другое. То, как послушно и аккуратно уничтожает университеты бюрократический аппарат. Вплоть до мелких клерков и «экспертов», выносящих свои заключения.
Вообще-то в нашей бюрократической системе аппарат сплошь и рядом «заматывает» даже распоряжения президента, если ему исполнять их невыгодно. Понятно, что в важнейших случаях Путин легко может настоять на своем, устроив исполнителям разнос. Но в подавляющее большинство мелких историй он не вмешивается, поскольку ни один правитель (даже автократ) не может управлять страной, постоянно воюя со своими подчиненными. И если бы аппарат хотел сегодня «замотать» историю с университетами, они бы спокойно существовали, отделавшись от проверок отписками и посильными исправлениями недостатков.
99% сегодняшних возмущенных выступлений против произвола бюрократии основаны на том, что аппарат можно в чем-то убедить. Чиновников стыдят тем, что они убивают науку. Им объясняют, насколько смешны их придирки. Для пущей убедительности собирают подписи уважаемых людей в защиту университетов… Естественно, все это совершенно не работает. В первую очередь потому, что рациональность бюрократической логики совсем иная, чем рациональность в науке, культуре или бизнесе. Рациональность бюрократа похожа на ту, что отличала советского министра, директора или начальника цеха.
Хозяйственник брежневских времен мог запросто производить заведомое барахло, растрачивая при этом дефицитные ресурсы в огромном количестве. Происходило это потому, что поощряли его не за конкретный результат, а за достижение плановых показателей, как бы ни были они нелепы. В СССР стал популярен анекдот про двух работяг, один из которых шел вдоль улицы, выкапывая ямы, а другой — закапывая. Когда второго спросили, что же он делает, тот ответил, что он — не второй, а третий. Второй должен был деревья сажать, но заболел и не вышел на работу. Российский бюрократический аппарат может выкапывать ямы, а может закапывать. Более того, он способен делать это одновременно. Лишь бы зарплату платили.
У него нет ненависти к университетам, но если сейчас надо их закапывать, он будет закапывать. Ни один из аргументов, приводимых в защиту ЕУ СПб или «Шанинки», на бюрократа не воздействует, поскольку не объясняет, что он лично выиграет, способствуя сохранению университетов. Профессора-то привыкли думать не только о зарплате, а еще и о творчестве, о будущем своих студентов, о развитии науки. Так уж странно устроены многие люди (хотя далеко не все), работающие в высшей школе. А люди, работающие в аппарате, устроены по-советски. Поскольку любая разветвленная бюрократическая система в известной мере повторяет «совок».
В демократических странах бюрократия ограничена сдержками и противовесами, а потому работает не только на себя, но и на общество. В авторитарных — преимущественно на себя.
Именно этого состояния мы сейчас достигли. Поэтому, наряду с вопросом «Как можно столь цинично губить российские университеты?», совершенно бессмысленными являются и вопросы «Как можно прожить на такую пенсию?», «Почему Кудрину не дали реализовать реформу?», «Зачем нам Крым?», «Почему учителя фальсифицируют выборы?», «Почему китайцы вырубают тайгу?» и даже «Есть ли у России еще союзники?»
Свободному человеку свойственно размышлять над такого рода вопросами, и ему кажется, что можно даже всерьез ставить их перед нашим государством. Но «человеку государственному» они вообще не представляются актуальными. Для него существуют лишь комплекс поставленных сверху задач и собственные интересы, удовлетворяемые в ходе их выполнения. Поэтому самые нелепые и вредные действия окажутся для него осмысленными, т. е. позволяющими закрепиться в системе и даже улучшить в ней свои позиции.
Если в эту систему можно внести какие-то частные коррективы, делающие для бюрократии выгодным получение иного результата, чем тот, за который она вчера еще боролась, то мотивация чиновника вполне может быть изменена. Подобными коррективами у нас являются приказ вышестоящего начальника, взятка, угроза, возможность карьерного рывка… Но что в этой системе совершенно не работает, так это демократический протест, сбор подписей, взывание к совести и прочие инструменты, характерные для демократии.
Изменить положение дел можно лишь изменив всю систему, создав новые институты, новые правила игры, в которых бюрократия будет сильно ограничена и совершенно иначе мотивирована.
Свободному человеку свойственно размышлять над такого рода вопросами, и ему кажется, что можно даже всерьез ставить их перед нашим государством. Но «человеку государственному» они вообще не представляются актуальными. Для него существуют лишь комплекс поставленных сверху задач и собственные интересы, удовлетворяемые в ходе их выполнения. Поэтому самые нелепые и вредные действия окажутся для него осмысленными, т. е. позволяющими закрепиться в системе и даже улучшить в ней свои позиции.
Если в эту систему можно внести какие-то частные коррективы, делающие для бюрократии выгодным получение иного результата, чем тот, за который она вчера еще боролась, то мотивация чиновника вполне может быть изменена. Подобными коррективами у нас являются приказ вышестоящего начальника, взятка, угроза, возможность карьерного рывка… Но что в этой системе совершенно не работает, так это демократический протест, сбор подписей, взывание к совести и прочие инструменты, характерные для демократии.
Изменить положение дел можно лишь изменив всю систему, создав новые институты, новые правила игры, в которых бюрократия будет сильно ограничена и совершенно иначе мотивирована.
