Мнение
Что будет после Путина
#переходныйпериод
Говоря о необходимых нашей стране переменах, мы обычно имеем в виду преобразования политических и экономических институтов. Но обычно в теории модернизации выделяется еще один важный момент, без которого преобразования невозможны: способность общества адаптироваться к переменам, в том числе к тем, которые произойдут в ходе будущих экономических и политических реформ.
Если с институтами у нас благодаря Путину и его команде дело обстоит очень плохо, то с адаптацией российских граждан к переменам более или менее нормально. Еще трудные девяностые годы показали, что народ перемены проклинает, но вымирать упорно отказывается, адаптируется, несмотря ни на что.
В те годы адаптация была самой что ни на есть примитивной, но вполне работоспособной. Сразу после гайдаровской реформы люди, потерявшие привычный заработок, бросились подхалтуривать всюду, где придется. Вчерашние инженеры становились челноками, ввозившими импорт. Вчерашние офицеры — бандитами, крышующими новоявленных предпринимателей. Простые мужички калымили на своих машинах, развозя днем и ночью пассажиров. Простые бабки высыпали в людные места с продуктами, продавая батоны тем самым калымящим мужикам, у которых не было времени найти магазин. Поначалу бабки стояли с одним батоном (поскольку на второй уже не было «оборотного капитала»), но со временем превращались в «акул капитализма». Капитализм был диковатым, но адаптивным.
Понятно, впрочем, что такая адаптация не слишком хороша. Она характерна для уходящих поколений. Для тех, что выросли в старой системе и не обрели навыков к адаптации. К возникшей в пореформенное время сложной ситуации эти люди стали приспосабливаться не потому, что умели жить по-новому, а лишь благодаря своей жизненной силе, не дававшей им забиться в угол и скулить от жалости к себе.
Новые поколения стали адаптироваться иначе. Они с самого начала своей взрослой жизни привыкали к мысли, что ничего гарантированного в этом мире нет, а потому надо обладать навыками, которые позволят временами менять работу и место жительства да, возможно, и привычный образ жизни. Надо улыбаться клиенту и начальству. Надо работать там, где есть деньги. Надо исходить из имеющихся возможностей, а не следовать тупо раз и навсегда избранной жизненной цели.
Подобная адаптация новых поколений к рынку идет и сейчас, несмотря на всю застойность путинской системы. Прогрессивные реформы власть остановила, чтобы не осложнять себе жизнь, и тем самым затормозила модернизацию. Но остановить склонность молодых людей адаптироваться к реальности совершенно невозможно. Это все равно, что остановить саму жизнь — переменчивую, нестабильную, склонную то бить ключом, то бить по голове.
Правда, нынешняя адаптация тоже не без греха. В искаженной экономике рационально мыслящий человек и адаптируется с искажениями. Наукой, на которую власти махнули рукой, занимается все меньше молодых людей, а в госкомпании и в силовики устремляется все больше. Минусы этого поведения очевидны. Но так бы вели себя при режиме путинского типа и немцы, и англичане, и американцы — представители наиболее модернизированных обществ современного мира. В стране с уродливыми правилами игры игра неизбежно будет уродливой. Поэтому нам нужны реформы. Плохая «новость» состоит в том, что их при Путине мы уже не дождемся. Но хорошая в том, что молодые люди, которые рано или поздно окажутся в ситуации перемен, будут к ним готовы значительно лучше, чем поколения, столкнувшиеся с преобразованиями в девяностых.
Что это означает для будущих реформаторов? К тому времени, когда в России откроется, наконец, окно политических возможностей для осуществления перемен, у нас сложится ситуация, с одной стороны, похожая на ту, что сложилась к началу 1990-х гг., а с другой — совершенно не похожая.
Похожей она будет в том смысле, что многие рабочие места придется ликвидировать, поскольку нормально развивающаяся страна не может нести столь большого бремени военно-промышленного комплекса, армии, правоохранительных органов, неэффективных госкомпаний, коррумпированного чиновничества. Конечно, масштабы структурной перестройки будут значительно меньше, чем в прошлом, поскольку Путин с Медведевым напортачили не так сильно, как Сталин с Брежневым. Но все же люди неизбежно станут терять работу.
Непохожей ситуация окажется в том смысле, что по своим взглядам, по устремлениям, по жизненному опыту «жертвы» новых реформ будут людьми совершенно иного типа, чем их дедушки и бабушки. И оказавшись в похожем положении, желать они будут совсем иного, чем «жертвы» реформ минувших лет.
Парадоксальность положения страдальца 1990-х гг. состояла в том, что он не знал, как ему адаптироваться к новым условиям жизни, но при этом, как правило, не склонялся к левой идеологии. Возвращения к социализму большая часть населения России не желала. Слишком еще свежи в памяти были товарные дефициты, переходящие порой в пустые прилавки, и унылое идеологическое давление, при котором даже непартийные люди должны были в той или иной степени отдавать дань бессмысленному коммунистическому ритуалу. То, что люди не хотели возврата к прошлому, показали и результаты референдума 1993 г., и голосование (через «не хочу») за разочаровавшего уже к 1996 г. Бориса Ельцина, и отсутствие симпатий к КПРФ, которую поддерживала часть населения, но без особых надежд.
Люди той эпохи были деморализованы сложными и непонятными им обстоятельствами. Они в равной степени не хотели и левого поворота, и тех реформ, которые приходилось терпеть. Отсюда, кстати, быстрое увлечение в нулевые годы Владимиром Путиным, при котором и доходы подросли, и возврата к пустым прилавкам не случилось.
Парадоксальность положения будущих страдальцев состоит в том, что они смогут гораздо легче адаптироваться к новым обстоятельствам, но при этом склонны будут, по всей видимости, к левому повороту в политике. Необходимость адаптации к переменам станет для них неприятным, но вполне понятным сюрпризом, поскольку они выросли уже в мире, где все постоянно меняется. А симпатии к левым идеям, к мерам по снижению неравенства, к проведению антиолигархической политики постепенно начнут доминировать из-за того, что нынешний режим с его право-консервативными ценностями, клерикализмом идеологов, цинизмом правителей и очевидной несправедливостью социального устройства будет к тому времени вызывать примерно такое же моральное отторжение, какое в свое время вызывал брежневский режим — столь же лживый, циничный и бесперспективный, как путинский.
В принципе это не такая уж плохая ситуация для реформ. Если в 1990-е гг. российские власти при сохранявшейся долгое время либеральной риторике быстро перешли к самой что ни на есть примитивной левой социально-экономической политике (нищенские и почти уравнительные пенсии, государственные подачки неэффективным предприятиям для бессмысленного сохранения трудового коллектива, денежная эмиссия, обесценивающая честно заработанные сбережения), то в новых условиях подобная политика вряд ли будет восприниматься жертвами структурной перестройки с удовлетворением.
Люди, умеющие адаптироваться к трудностям, скорее, пожелают, чтобы им дали возможность найти себя на новом месте, чем захотят получить подачки, позволяющие доживать свою жизнь в нищете, ничего толком не желая и кляня судьбу за внезапно свалившиеся с неба перемены. Таким образом, реформы будущего для адаптации к ним населения потребуют на практике, скорее, либеральных мер, чем популизма. Но вот в риторике левизна, бесспорно, будет доминировать. Церковные иерархи и торговые олигархи, манипуляторы финансовые и манипуляторы парламентские, силовики, подавляющие свободу, и смысловики, играющие сознанием, — все будут вызывать столь же сильное отторжение, какое вызывали партийные аппаратчики в прошлом.
В те годы адаптация была самой что ни на есть примитивной, но вполне работоспособной. Сразу после гайдаровской реформы люди, потерявшие привычный заработок, бросились подхалтуривать всюду, где придется. Вчерашние инженеры становились челноками, ввозившими импорт. Вчерашние офицеры — бандитами, крышующими новоявленных предпринимателей. Простые мужички калымили на своих машинах, развозя днем и ночью пассажиров. Простые бабки высыпали в людные места с продуктами, продавая батоны тем самым калымящим мужикам, у которых не было времени найти магазин. Поначалу бабки стояли с одним батоном (поскольку на второй уже не было «оборотного капитала»), но со временем превращались в «акул капитализма». Капитализм был диковатым, но адаптивным.
Понятно, впрочем, что такая адаптация не слишком хороша. Она характерна для уходящих поколений. Для тех, что выросли в старой системе и не обрели навыков к адаптации. К возникшей в пореформенное время сложной ситуации эти люди стали приспосабливаться не потому, что умели жить по-новому, а лишь благодаря своей жизненной силе, не дававшей им забиться в угол и скулить от жалости к себе.
Новые поколения стали адаптироваться иначе. Они с самого начала своей взрослой жизни привыкали к мысли, что ничего гарантированного в этом мире нет, а потому надо обладать навыками, которые позволят временами менять работу и место жительства да, возможно, и привычный образ жизни. Надо улыбаться клиенту и начальству. Надо работать там, где есть деньги. Надо исходить из имеющихся возможностей, а не следовать тупо раз и навсегда избранной жизненной цели.
Подобная адаптация новых поколений к рынку идет и сейчас, несмотря на всю застойность путинской системы. Прогрессивные реформы власть остановила, чтобы не осложнять себе жизнь, и тем самым затормозила модернизацию. Но остановить склонность молодых людей адаптироваться к реальности совершенно невозможно. Это все равно, что остановить саму жизнь — переменчивую, нестабильную, склонную то бить ключом, то бить по голове.
Правда, нынешняя адаптация тоже не без греха. В искаженной экономике рационально мыслящий человек и адаптируется с искажениями. Наукой, на которую власти махнули рукой, занимается все меньше молодых людей, а в госкомпании и в силовики устремляется все больше. Минусы этого поведения очевидны. Но так бы вели себя при режиме путинского типа и немцы, и англичане, и американцы — представители наиболее модернизированных обществ современного мира. В стране с уродливыми правилами игры игра неизбежно будет уродливой. Поэтому нам нужны реформы. Плохая «новость» состоит в том, что их при Путине мы уже не дождемся. Но хорошая в том, что молодые люди, которые рано или поздно окажутся в ситуации перемен, будут к ним готовы значительно лучше, чем поколения, столкнувшиеся с преобразованиями в девяностых.
Что это означает для будущих реформаторов? К тому времени, когда в России откроется, наконец, окно политических возможностей для осуществления перемен, у нас сложится ситуация, с одной стороны, похожая на ту, что сложилась к началу 1990-х гг., а с другой — совершенно не похожая.
Похожей она будет в том смысле, что многие рабочие места придется ликвидировать, поскольку нормально развивающаяся страна не может нести столь большого бремени военно-промышленного комплекса, армии, правоохранительных органов, неэффективных госкомпаний, коррумпированного чиновничества. Конечно, масштабы структурной перестройки будут значительно меньше, чем в прошлом, поскольку Путин с Медведевым напортачили не так сильно, как Сталин с Брежневым. Но все же люди неизбежно станут терять работу.
Непохожей ситуация окажется в том смысле, что по своим взглядам, по устремлениям, по жизненному опыту «жертвы» новых реформ будут людьми совершенно иного типа, чем их дедушки и бабушки. И оказавшись в похожем положении, желать они будут совсем иного, чем «жертвы» реформ минувших лет.
Парадоксальность положения страдальца 1990-х гг. состояла в том, что он не знал, как ему адаптироваться к новым условиям жизни, но при этом, как правило, не склонялся к левой идеологии. Возвращения к социализму большая часть населения России не желала. Слишком еще свежи в памяти были товарные дефициты, переходящие порой в пустые прилавки, и унылое идеологическое давление, при котором даже непартийные люди должны были в той или иной степени отдавать дань бессмысленному коммунистическому ритуалу. То, что люди не хотели возврата к прошлому, показали и результаты референдума 1993 г., и голосование (через «не хочу») за разочаровавшего уже к 1996 г. Бориса Ельцина, и отсутствие симпатий к КПРФ, которую поддерживала часть населения, но без особых надежд.
Люди той эпохи были деморализованы сложными и непонятными им обстоятельствами. Они в равной степени не хотели и левого поворота, и тех реформ, которые приходилось терпеть. Отсюда, кстати, быстрое увлечение в нулевые годы Владимиром Путиным, при котором и доходы подросли, и возврата к пустым прилавкам не случилось.
Парадоксальность положения будущих страдальцев состоит в том, что они смогут гораздо легче адаптироваться к новым обстоятельствам, но при этом склонны будут, по всей видимости, к левому повороту в политике. Необходимость адаптации к переменам станет для них неприятным, но вполне понятным сюрпризом, поскольку они выросли уже в мире, где все постоянно меняется. А симпатии к левым идеям, к мерам по снижению неравенства, к проведению антиолигархической политики постепенно начнут доминировать из-за того, что нынешний режим с его право-консервативными ценностями, клерикализмом идеологов, цинизмом правителей и очевидной несправедливостью социального устройства будет к тому времени вызывать примерно такое же моральное отторжение, какое в свое время вызывал брежневский режим — столь же лживый, циничный и бесперспективный, как путинский.
В принципе это не такая уж плохая ситуация для реформ. Если в 1990-е гг. российские власти при сохранявшейся долгое время либеральной риторике быстро перешли к самой что ни на есть примитивной левой социально-экономической политике (нищенские и почти уравнительные пенсии, государственные подачки неэффективным предприятиям для бессмысленного сохранения трудового коллектива, денежная эмиссия, обесценивающая честно заработанные сбережения), то в новых условиях подобная политика вряд ли будет восприниматься жертвами структурной перестройки с удовлетворением.
Люди, умеющие адаптироваться к трудностям, скорее, пожелают, чтобы им дали возможность найти себя на новом месте, чем захотят получить подачки, позволяющие доживать свою жизнь в нищете, ничего толком не желая и кляня судьбу за внезапно свалившиеся с неба перемены. Таким образом, реформы будущего для адаптации к ним населения потребуют на практике, скорее, либеральных мер, чем популизма. Но вот в риторике левизна, бесспорно, будет доминировать. Церковные иерархи и торговые олигархи, манипуляторы финансовые и манипуляторы парламентские, силовики, подавляющие свободу, и смысловики, играющие сознанием, — все будут вызывать столь же сильное отторжение, какое вызывали партийные аппаратчики в прошлом.
