Мнение
Малая Октябрьская революция
#переходныйпериод
Четверть века назад в Москве произошли кровавые столкновения. Сегодня мы понимаем благодаря множеству серьезных научных исследований, что успешно развиваются те страны, в которых удалось притормозить революцию с помощью компромиссов, заключенных между различными группами интересов. Но возможен ли был компромисс тогда — в октябре 1993 г.
Понять это можно только в том случае, если мы взглянем не на верхушечные переговоры, что велись непосредственно в сентябре-октябре, а на то, как осуществлялись широкомасштабные преобразования конца 1980-х — начала 1990-х гг., поскольку московская трагедия была с ними непосредственно связана. Ведь страна прошла за это время через столь большие перемены, что Малую Октябрьскую революцию 1993 г. можно назвать завершающим силовым актом огромных революционных преобразований, радикально изменивших экономику, политическую систему, конфигурацию элиты и ключевые группы интересов.
Неверно широко распространенное у нас мнение, будто Борис Ельцин шел тогда напролом, ни с кем не считаясь. Стремление к достижению компромиссов при проведении реформ существовало. Но в некоторых случаях компромиссы смягчали противоречия, а в некоторых — лишь обостряли, поскольку не удовлетворяли ни одну из сторон. Реальные возможности компромиссной политики легко увидеть, если сравнить ход преобразований в двух важнейших направлениях реформирования экономики — в приватизации госсобственности и в стабилизации финансов.
Массовая приватизация в 1992—1994 гг. была проведена с учетом интересов как обладающего деньгами молодого российского бизнеса, так и трудовых коллективов во главе с «красными директорами». Бизнес получил возможность «войти» на те предприятия, которые ему были интересны, но «вход» этот осуществлялся под контролем директорского корпуса, имевшего влияние на работников. В итоге разные группы элит получили свое и начали от конфликта переходить к сотрудничеству. Данный подход к приватизации часто критиковали за то, что он мало способствовал появлению стратегических инвесторов, но это было неизбежным следствием стремления к компромиссам. Попытка продавить через «красных директоров» продажу «родины» иностранцам, скорее всего, создала бы базу для конфликта значительно более острого, чем тот, что случился в трагические дни октября.
Весьма характерно, что в те годы не было больших сетований по поводу несправедливости приватизации. Они появились позже. А в первой половине 1990-х компромиссы (или хотя бы иллюзия компромиссов) смягчали остроту конфликтов, которые вообще-то неизбежны при любом распределении собственности.
Совсем иначе обстояло дело с финансами. Советская экономика оставила в наследство «лихим 90-м» множество предприятий (ВПК, в первую очередь), которые в принципе не были приспособлены для работы в рыночных условиях и могли адаптироваться к ним лишь с помощью больших инвестиций. Но инвестиции даже при хорошей экономической политике не приходят мгновенно. Неудивительно, что предприятия, не вписавшиеся в рынок, требовали государственной поддержки.
Политика компромиссов, которую стали реализовывать в России с лета 1992 г., обернулась массированной денежной эмиссией и высокими темпами инфляции. Подобные компромиссы не устроили никого. Неэффективные предприятия все равно нуждались в деньгах, поскольку быстро проедали те, которые им доставались. А предприятиям, которые могли бы в рыночных условиях стать эффективными, финансовая нестабильность мешала нормально развиваться. И самое главное: недовольными оказались самые разные слои населения. Одни работники потеряли зарплату или получали ее с сильной задержкой (причем обесценившуюся). Другие лихорадочно метались по «обменникам», чтоб сохранить в валюте свои честно заработанные деньги. Люди требовали от властей не абстрактной справедливости, а конкретных дел — финансовой поддержки или наведения порядка в монетарной политике. Не получая в должной мере ни такого, ни другого, они разочаровывались, озлоблялись и постепенно созревали для конфликта.
Таким образом, масштабы трансформации советской экономики были столь велики, что никакие компромиссы не могли удовлетворить общество. Конфликт был фактически заложен в структурных перекосах советской экономики, и никакие призывы типа «ребята, давайте жить дружно» не могли исправить ситуацию. При любом подходе к проведению экономической политики кто-то должен был сильно пострадать. А при попытке поиска компромисса страдальцы оказывались одновременно по разные стороны баррикад. Неудивительно, что в какой-то момент эти противоречия обернулись кровавыми столкновениями в Москве.
Суть тех конфликтов важно понимать нам сейчас, поскольку искаженные представления об истории могут исказить наши оценки перспектив развития страны.
Неверно широко распространенное у нас мнение, будто Борис Ельцин шел тогда напролом, ни с кем не считаясь. Стремление к достижению компромиссов при проведении реформ существовало. Но в некоторых случаях компромиссы смягчали противоречия, а в некоторых — лишь обостряли, поскольку не удовлетворяли ни одну из сторон. Реальные возможности компромиссной политики легко увидеть, если сравнить ход преобразований в двух важнейших направлениях реформирования экономики — в приватизации госсобственности и в стабилизации финансов.
Массовая приватизация в 1992—1994 гг. была проведена с учетом интересов как обладающего деньгами молодого российского бизнеса, так и трудовых коллективов во главе с «красными директорами». Бизнес получил возможность «войти» на те предприятия, которые ему были интересны, но «вход» этот осуществлялся под контролем директорского корпуса, имевшего влияние на работников. В итоге разные группы элит получили свое и начали от конфликта переходить к сотрудничеству. Данный подход к приватизации часто критиковали за то, что он мало способствовал появлению стратегических инвесторов, но это было неизбежным следствием стремления к компромиссам. Попытка продавить через «красных директоров» продажу «родины» иностранцам, скорее всего, создала бы базу для конфликта значительно более острого, чем тот, что случился в трагические дни октября.
Весьма характерно, что в те годы не было больших сетований по поводу несправедливости приватизации. Они появились позже. А в первой половине 1990-х компромиссы (или хотя бы иллюзия компромиссов) смягчали остроту конфликтов, которые вообще-то неизбежны при любом распределении собственности.
Совсем иначе обстояло дело с финансами. Советская экономика оставила в наследство «лихим 90-м» множество предприятий (ВПК, в первую очередь), которые в принципе не были приспособлены для работы в рыночных условиях и могли адаптироваться к ним лишь с помощью больших инвестиций. Но инвестиции даже при хорошей экономической политике не приходят мгновенно. Неудивительно, что предприятия, не вписавшиеся в рынок, требовали государственной поддержки.
Политика компромиссов, которую стали реализовывать в России с лета 1992 г., обернулась массированной денежной эмиссией и высокими темпами инфляции. Подобные компромиссы не устроили никого. Неэффективные предприятия все равно нуждались в деньгах, поскольку быстро проедали те, которые им доставались. А предприятиям, которые могли бы в рыночных условиях стать эффективными, финансовая нестабильность мешала нормально развиваться. И самое главное: недовольными оказались самые разные слои населения. Одни работники потеряли зарплату или получали ее с сильной задержкой (причем обесценившуюся). Другие лихорадочно метались по «обменникам», чтоб сохранить в валюте свои честно заработанные деньги. Люди требовали от властей не абстрактной справедливости, а конкретных дел — финансовой поддержки или наведения порядка в монетарной политике. Не получая в должной мере ни такого, ни другого, они разочаровывались, озлоблялись и постепенно созревали для конфликта.
Таким образом, масштабы трансформации советской экономики были столь велики, что никакие компромиссы не могли удовлетворить общество. Конфликт был фактически заложен в структурных перекосах советской экономики, и никакие призывы типа «ребята, давайте жить дружно» не могли исправить ситуацию. При любом подходе к проведению экономической политики кто-то должен был сильно пострадать. А при попытке поиска компромисса страдальцы оказывались одновременно по разные стороны баррикад. Неудивительно, что в какой-то момент эти противоречия обернулись кровавыми столкновениями в Москве.
Суть тех конфликтов важно понимать нам сейчас, поскольку искаженные представления об истории могут исказить наши оценки перспектив развития страны.
Если мы интерпретируем трагедию октябрьских дней 1993 г. лишь как борьбу различных группировок за власть, то возникает соблазн сделать вывод, будто и в будущем при любом ослаблении властной вертикали элиты схлестнутся в схватке, а одураченный ими народ умоется кровью. Именно из подобных представлений вырастает страх перед демократизацией общества и потребность в сохранении твердой руки.
Но на самом деле, как было показано выше, проблема состояла не только в борьбе за власть между президентом и группой депутатов (которая, конечно, имела место), но и в сложнейших объективных причинах, порождающих недовольство миллионов людей при проведении любой экономической политики.
Сегодня у нас в России иная экономика. Она несовершенна, она обложена со всех сторон массой нелепых бюрократических ограничений и часто служит не для развития, а лишь для извлечения ренты власть имущими. Но в ней все же нет таких страшных структурных перекосов, как в экономике советской.
Реформы, которые нам необходимы для того, чтоб выбраться из длительной стагнации, сводятся в основном к мерам по обеспечению защиты собственности и к привлечению инвестиций. Нынешняя власть их проводить не станет, но когда-нибудь за эти преобразования все же придется взяться. Понятно, при осуществлении даже таких реформ возникнет немало проигравших. Но это будут уже не миллионы простых работников неэффективных предприятий (как в начале 1990-х), а в основном те, кто в той или иной форме занимается извлечением ренты. По сути дела, речь идет лишь об отдельных (пусть даже очень влиятельных) группах элиты, стремящихся сегодня «подморозить Россию» и остановить демократизацию, а не об опасности широкомасштабного социально-политического конфликта.
Будут ли эти группы сопротивляться? Бесспорно. Смогут ли они воспрепятствовать преобразованиям? Вполне возможно. Но в ходе столкновения реформаторов с консервативными группами интересов вполне возможно будет прибегнуть к тактике компромиссов. То есть наши будущие проблемы окажутся похожи, скорее, на те проблемы, которые в 1990-х гг. возникали в ходе приватизации, чем на те, что породили катастрофическую монетарную политику.
«Откупиться» от миллионов людей, потерявших доходы в ходе реформ 1990-х гг., было невозможно. «Откупиться» от тех влиятельных групп, что сегодня извлекают ренту, вполне возможно. Отличие этих групп от тех, что сопротивлялись реформам 1990-х, состоит в том, что за ними могут стоять сотни тысяч полицейских, солдат и гвардейцев, исполняющих или не исполняющих приказы, но не миллионы простых людей, заинтересованных в торможении преобразований, как 25 лет назад.
Естественно, поиск компромиссов будет нелегким. Никто не может гарантировать его успех. Никто не может даже заранее нарисовать ту «дорожную карту», по которой придется следовать реформаторам. Поиск компромиссов всегда представляет собой не заранее составленный план, а ответ на вызовы тех сил, которые стремятся помешать преобразованиям. Реформаторов ждет долгий и упорный торг с консерваторами. В лучшем случае — за «круглыми столами», в худшем — на площадях под прицелами вражеских снайперов. Но это будет именно торг, в котором обе стороны могут прийти к взаимовыгодному соглашению, а не перестрелка, ведущая к борьбе на уничтожение.
Сегодня у нас в России иная экономика. Она несовершенна, она обложена со всех сторон массой нелепых бюрократических ограничений и часто служит не для развития, а лишь для извлечения ренты власть имущими. Но в ней все же нет таких страшных структурных перекосов, как в экономике советской.
Реформы, которые нам необходимы для того, чтоб выбраться из длительной стагнации, сводятся в основном к мерам по обеспечению защиты собственности и к привлечению инвестиций. Нынешняя власть их проводить не станет, но когда-нибудь за эти преобразования все же придется взяться. Понятно, при осуществлении даже таких реформ возникнет немало проигравших. Но это будут уже не миллионы простых работников неэффективных предприятий (как в начале 1990-х), а в основном те, кто в той или иной форме занимается извлечением ренты. По сути дела, речь идет лишь об отдельных (пусть даже очень влиятельных) группах элиты, стремящихся сегодня «подморозить Россию» и остановить демократизацию, а не об опасности широкомасштабного социально-политического конфликта.
Будут ли эти группы сопротивляться? Бесспорно. Смогут ли они воспрепятствовать преобразованиям? Вполне возможно. Но в ходе столкновения реформаторов с консервативными группами интересов вполне возможно будет прибегнуть к тактике компромиссов. То есть наши будущие проблемы окажутся похожи, скорее, на те проблемы, которые в 1990-х гг. возникали в ходе приватизации, чем на те, что породили катастрофическую монетарную политику.
«Откупиться» от миллионов людей, потерявших доходы в ходе реформ 1990-х гг., было невозможно. «Откупиться» от тех влиятельных групп, что сегодня извлекают ренту, вполне возможно. Отличие этих групп от тех, что сопротивлялись реформам 1990-х, состоит в том, что за ними могут стоять сотни тысяч полицейских, солдат и гвардейцев, исполняющих или не исполняющих приказы, но не миллионы простых людей, заинтересованных в торможении преобразований, как 25 лет назад.
Естественно, поиск компромиссов будет нелегким. Никто не может гарантировать его успех. Никто не может даже заранее нарисовать ту «дорожную карту», по которой придется следовать реформаторам. Поиск компромиссов всегда представляет собой не заранее составленный план, а ответ на вызовы тех сил, которые стремятся помешать преобразованиям. Реформаторов ждет долгий и упорный торг с консерваторами. В лучшем случае — за «круглыми столами», в худшем — на площадях под прицелами вражеских снайперов. Но это будет именно торг, в котором обе стороны могут прийти к взаимовыгодному соглашению, а не перестрелка, ведущая к борьбе на уничтожение.
