Татьяна Становая

Мы привыкли к тому, что режим Владимира Путина функционирует практически без внутриполитических сбоев. Парламент находится под контролем администрации президента, партийная система опирается на доминирующую партию власти и все более «конструктивную» системную оппозицию, общая социальная поддержка остается крайне высокой, базирующейся на уже едва ли не официально легитимированной безальтернативности Путина, политическое пространство практически вычищено. Пожалуй, построение жесткой вертикали власти, вобравшей в себя и законодательную, и судебную ветви, дошедшей до регионов и местного самоуправления, выглядит главным институциональным «завоеванием» Путина внутри страны. Новый срок, однако, обещает быть качественно иным: президенту в случае успешного переизбрания придется столкнуться с вызовами, «работать» с которыми у власти нет ни навыков, ни опыта.

Вызов первый — внутриэлитные размежевания. До сих пор общая логика отношений власти и элиты работала по железному правилу: чем сильнее внешнее давление, чем сложнее геополитическая ситуация и выше внешние риски, тем консолидированнее элиты вокруг президента, тем более антизападными становятся настроения. Даже в среде так называемых системных либералов на протяжении третьего срока Путина, после аннексии Крыма, ощущалось острое разочарование политикой Вашингтона и «старой» Европы, выстроивших жесткую солидарную антироссийскую политику сдерживания. Однако логика элитного группирования вокруг «национального лидера» актуальна лишь до тех пор, пока этот лидер способен быть гарантом сохранности и наращивания капиталов, стабильности внутренних правил игры, внятности негласных, неформальных механизмов функционирования власти по «путинским понятиям». Вся эта путинская неформальная система «правил» начала быстро рушится к концу его третьего срока и с высокой вероятностью продолжит распадаться в течение первых лет после его переизбрания.

Только в 2017 году произошла масса событий, последствия которых окажут серьезное влияние на психологию крупных ресурсообеспеченных игроков, причем как близких к Путину, так и автономных от него. Эмиграция православных и полностью лояльных братьев Ананьевых, потерявших банк в результате жесткой политики ЦБ (справедливость этой политики — отдельный вопрос), сильнейший удар по АФК «Система», вынужденной в итоге пойти на сделку с «Роснефтью» и выплатить компании 100 млрд рублей «долга», насчитанного Сечиным по его собственным «понятиям» «справедливости», принуждение энергетических компаний к покупке судов сечинского судостроительного завода «Звезда», осуждение на 8 лет колонии строго режима бывшего министра экономического развития Алексей Улюкаева, что стало триумфом сращивания корпоративных интересов друзей Путина с силовым ресурсом, — все эти события, при всей их разнице, связывает одно: значительное расширение границ дозволенного тем институтам и структурам, которые получили особое расположение президента. Будь то ЦБ или господин Сечин, ФСБ или Росгвардия (а эта структура с ее амбициями и исключительными политическими преимуществами заслуживает отдельного текста), каждый из этих институтов своей активностью доказал не только готовность жестко продвигать свои корпоративные интересы, но и, что самое главное, делать это без особой оглядки на Путина. По итогам третьего срока стало понятно, что многим «привилегированным» позволено гораздо больше, чем казалось, а сам Путин явно не торопится утруждать себя погружением во внутрироссийские споры и конфликты.

Начало четвертого срока закрепит этот тренд «войны всех против всех», путинских против путинских, конкуренции между сильными и влиятельных структурами власти или «хозяйствующими субъектами». И чем больше будет конфликтов, тем сложнее Путину будет следить за этим, реагировать на это, играть свою арбитражную роль, становящуюся скорее исключительной и «экстренной». Дистанция между Путиным и элитами будет расти, а вместе с ней — нервозность и недовольство политическим функционалом президента внутри страны. Все чаще остающийся наедине c военными и спецслужбами, Путин рискует утратить свой неформальный статус политического лидера окологосударственного олигархата, ключевые представители которого очень скоро начнут играть свою собственную игру, активно «приватизируя» государственные функции, все реже считаясь как с интересами президента, так и с самим фактом его существования. Это станет началом вялотекущего, но драматичного политического «скукоживания» Путина как политического института и гаранта стабильности «системы».

Критичный для стабильности режима вызов номер два — обманчивая «системность» парламентской оппозиции, которую наблюдатели, и справедливо, перестали воспринимать как реальную политическую силу. В рамках четвертого срока стоит ждать начала самой глубокой трансформации системных политических партий, способных оказаться, вопреки ожиданиям, одной из самых существенных внутриполитических угроз Путину. Косвенным подтверждением этому уже были события конца 2011 года, когда на фоне массовых акций протеста началось заметное «брожение» в КПРФ, «Справедливой России», оживилось позабытое всеми «Яблоко». Тогда Кремль хвастался способностью переломить опасный тренд, приглушить протесты, провести спустя несколько месяцев предсказуемые и спокойные выборы с высоким результатом для Путина.

Однако есть ли в этом заслуга администрации президента? С протестами как с мировыми ценами на нефть: стабилизация наступает вслед за стабилизацией «конъюнктуры». Бюджетного кризиса удавалось избежать в моменты критичного падения мировых энергетических котировок вовсе не благодаря гениальной политике российского правительства, а из-за перелома общего тренда и смены направления движения нефтяных цен. Точно так же и политический кризис в конце 2011 года «затих» из-за ослабевания социальной инерции протеста. Продолжение протестов, сохранение их относительной массовости неизбежно стало бы политическим шоком для Кремля и выстроенной им системы.

В конце 2011 — начале 2012 года власть относительно безболезненно пережила протестную волну, которая оказалась непродолжительной. Однако именно с этого времени вплоть до начала 2014-го наблюдался постепенный моральный износ режима. Избежав резкой дестабилизации, Кремль тогда получил медленную политическую эрозию режима, прекратившуюся на какое-то время в связи с крымской аннексией (это очень хорошо показывают индикаторы «Левада-центра», где с 2009 по 2014 год уровень доверия Путину медленно снижался, а затем резко вырос после марта 2014-го). Общий процесс девальвации Путина как политического лидера в рамках его третьего срока остановил Крым, во время четвертого срока никакого Крыма не будет. Неизбежен заход на второй трек медленного политического угасания «национального лидера», который уже сейчас, даже не переизбравшись, испытывает острый дефицит позитивных идей и вынужден вернуться к любимой, а по сути — проигрышной игре в шантаж населения возвращением 90-х годов.

Моральный износ режима автоматически, какой бы искусной ни была путинская администрация с его кураторами внутренней политики, приведет к оживлению системного оппозиционного поля. Стоит внимательно приглядеться к политикам второго и третьего ряда в КПРФ, ЛДПР, даже полумертвой «Справедливой России»: политическая эрозия режима спровоцирует выход из политической тени новых «звезд», обреченных на то, чтобы бросить вызов партийным лидерам с их соглашательской и чрезмерно конструктивной тактикой отношений с Кремлем.

Нарастание внутрипартийных дискуссий, идеологические споры, ужесточение борьбы за лидерство внутри системных партий — все это будет в повестке четвертого срока Путина, чья администрация будет вынуждена «разруливать» конфликты, стремясь в первую очередь загнать их как можно глубже. Такое размежевание в системных силах заставит чаще проявлять гибкость в отношениях с внесистемной оппозицией, формировать гибридные формы отношений с «несогласными» всех мастей — умеренными или более радикальными. Грань между системной и внесистемной оппозицией будет стираться, а фактический институт оппозиции, на сегодня загнанный в жестко управляемые формы, будет наполняться самостоятельным политическим смыслом, с которым Кремлю придется считаться.

Наконец, третий политический вызов — разбалансировка административного ресурса, который неизбежно последует за обозначенными выше трендами. Так ли в реальности управляемы губернаторы и министры, ФСБ и Росгвардия, Кадыров и Сечин? Административной ресурс, имеющий исключительное значение и для государственного управления, и для жизнедеятельности хозяйствующих субъектов, начнет «разъедаться» «политическими червями», образуя тройные, четверные механизмы лояльности бюрократии. Таким образом произойдет депутинизация системы.

Это сегодня госкорпорация «Ростех» может позволить себе иметь в политическом активе министерство промышленности и торговли, минздрав, бывшего главу администрации президента в придачу (а Сергей Иванов сохраняет высокую активность и остается влиятельной фигурой) да набор «своих» губернаторов. В случае административной разбалансировки прежние механизмы прекратят функционировать. На каждого «своего» министра найдется следователь ФСБ, на каждого друга Путина — компромат со стороны другого, не меньшего «друга». Все придет в движение в ситуации «скукоживающегося» в политическом смысле Путина, утрачивающего восприимчивость к настоящим угрозам, и оживляющегося политического поля.

Главная проблема Кремля (как, впрочем, и любой авторитарной власти, постепенно привыкающей к своей безальтернативности, инструментальной, но все более обманчивой, эффективности и способности переигрывать слабеющих «конкурентов») — в утрате рычагов управления ситуацией, когда политическое пространство приходит в движение. Придушенные ручные оппозиционеры, оказавшиеся в анабиозе, разрушенные институты диалога власти и общества, потерянные сенсоры считывания реальных социальных нужд, полное отсутствие образа «будущего», превратившегося в проект вечной консервации «настоящего», — все это обрекает власть лишь на два плохих варианта развития.

Первый — прямой путь к жесткому авторитаризму и репрессиям с последующей неизбежной деградацией и «плохим концом». Второй — медленное саморазрушение под натиском социальных катаклизмов и обостренного запроса на перемены. Но и выбора между двумя этими сценариями у Кремля не будет: все решится по мере созревания социальной базы, взросления реальной оппозиции, набирающейся опыта, а также исчерпания способности режима к адаптации и гибкости. Технократичность власти, о которой так много писали в последний год, в действительности не что иное, как медленное окостенение политического организма, устающего от чрезмерной политической подвижности и ищущего все более комфортное положение для своего политического «корпуса».