Или продажа «Башнефти» «Роснефти» в 2016 году: администрация и правительство против, но решение принято, причем даже ценой одного посаженного министра. Теперь подобная история наблюдается в законотворчестве — законопроект, с которым не были согласны в Генпрокуратуре, правительстве, профильных комитетах Госдумы, вдруг проходит первое чтение «на ура», создавая странное ощущение применения какой-то совершенно новой политтехнологии.

Суть интриги заключается в нарушении традиционной процедуры прохождения спорных политических законопроектов. Как правило, по сложившейся практике любая инициатива, которая касается прав и свобод, а также политических институтов и которая исходит очевидно от Кремля (или как минимум поддержана Кремлем, если речь идет, например, об инициативе ФСБ), достаточно понятна. Так было, например, с антитеррористическими законопроектами Яровой-Озерова. Все их критиковали, но было ясно — политическое решение принято, вопрос лишь в сроках принятия и умеренной правке во втором чтении.

В этот раз инициатива отличалась высокой степенью неопределенности в отношении позиции Кремля. Законопроект внесли три парламентария — глава комитета Совфеда по конституционному законодательству Андрей Клишас, сенатор Людмила Бокова и депутат нижней палаты Дмитрий Вяткин — далеко не заднескамеечники. Однако документ сразу встретил критику профильных комитетов, правительства и Генпрокуратуры (чьи полномочия он, кстати, расширял), создавая впечатление, что речь идет о самодеятельности, а не о согласованной на самом верху инициативе. Еще больше удивления вызывала позиция самих авторов, явно избегающих собственного участия в обсуждении, — Клишас досрочно покинул заседание профильного комитета, а затем и вовсе не явился на рассмотрение в первом чтении. Сложилась комичная ситуация: оказавшийся никому не нужным законопроект вдруг получает всю необходимую поддержку.

В действительности, если посмотреть на то, как проходила пенсионная реформа и как шло обсуждение соответствующего законопроекта, становится понятно, что мы имеем дело с относительно новой политтехнологической стилистикой, когда спорные и непопулярные инициативы продвигаются как некремлевские: администрация президента пытается переложить ответственность за них на парламентариев, «единороссов», частично кабинет министров, но никак не на главу государства. И в этом, безусловно, есть своя логика, в основе которой можно выделить несколько принципиальных моментов.

Во-первых, в чем причина новой тактики? В связи с резким падением рейтингов во второй половине прошлого года возникла потребность в новых инструментах управления информационным фоном. Задача заключается не только в том, чтобы определять повестку (что и без того происходит), но и в том, чтобы исключить или как минимум минимизировать распространение компромата на высокопоставленных чиновников и приближенных Путина в публичном пространстве. Расследования ФБК и публикации в независимых СМИ касательно фигур, имеющих непосредственное отношение к Путину (Евгений Пригожин, Виктор Золотов, Игорь Сечин и прочие), безусловно, ставят перед нынешними кураторами внутренней политики проблему и заставляют искать решения, особенно учитывая тот факт, что они не могут влиять на печатные СМИ и телевидение (кстати, может, поэтому главы МК и КП раскритиковали законопроект Клишаса?).

Можно предположить, что именно расследование Навального в отношении Золотова могло тут сыграть одну из ключевых ролей не только потому, что косвенно било по Путину, но и потому, что спровоцировало внутри элитную напряженность — к кураторам внутренней политики возникли претензии и вопросы касательно того, насколько они справляются со своими функциями. Таким образом, на фоне падения рейтингов вопрос об альтернативной информационной реальности из периферийного становится остро актуальным и требует от власти более решительных подходов.

Во-вторых, законопроект продвигался «чужими руками»: его авторы попали в уязвимое положение, вызвав огонь на себя, но при этом явно пытались уйти от ответственности. Зачем Кремлю понадобилась такая странная схема, тоже объяснимо: если бы документ появился и продвигался как «кремлёвский», то фокус критики сразу наводился бы персонально на президента и кураторов внутренней политики. А тут досталось в первую очередь парламентариям. С другой стороны, подобный «беспризорный» статус инициативы открыл возможность для критики. Вероятно, и Генпрокуратура, и депутаты Госдумы, и Минюст с Минсвязи до конца не понимали, насколько все это серьезно. Поэтому, как только Клишас позволил неосторожно высказаться в адрес Госдумы, это было использовано как повод затормозить обсуждение, хотя на практике добиться этого не удалось.

В-третьих, тот факт, что законопроект был быстро принят в первом чтении, однозначно подтверждает наличие прямой и однозначной политической поддержки со стороны администрации президента, а также согласования с Владимиром Путиным. Как только дело подошло к первому чтению, администрация президента обеспечила и должные положительные отзывы со стороны правительства, и поддержку Генпрокуратуры. Только сделано все это было буквально в последний момент. Наблюдатели в итоге, вместо того, чтобы обсуждать, какие риски все это несет для российской демократии, удивлялись странностям отношений Госдумы и правительства. Между тем высока вероятность, что закон будет принят в трех чтениях, возможно, с незначительными поправками.

Вся эта ситуация в чем-то напоминает и подготовку к президентским выборам в 2017 году, когда на партийном поле царила неопределённость и дезорганизованность. Парламентские политические партии КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия» безуспешно пытались понять «кремлевские планы», чтобы определиться, кого выдвигать в качестве конкурентов Владимира Путина. Однако администрация президента достаточно долго держала паузу, оставляя руководство партий в растерянности. Возможно, в этом действительно есть новая политтехнологическая стилистика, когда на смену прямому телефонному праву и непосредственному совещанию со всеми участниками приходит корпоративная модель, то есть формирование обезличенных правил с деперсонализацией действий и размыванием политической ответственности.

Кремль, проводя резонансные решения, предпочитает оставаться в тени, при этом значительно расширяя инструменты влияния на информационное поле и ключевых игроков. Законопроекты о недостоверной информации и оскорблении власти должны значительно облегчить возможность блокировки ресурсов с неудобным контентом и создать финансовые рычаги давления на тех, кто его распространяет. Это раскрывает логику отношения власти к падению рейтингов — корректироваться будет не проводимая политика, а ее образ.

И если раньше интернет-пространство было относительно свободным, теперь власть, кажется, всерьёз берется за контроль, пытаясь заранее купировать риски, исходящие, прежде всего, от тех, с кем невозможно договариваться — с независимыми СМИ и внесистемной оппозицией. В интернет-пространстве вводится институциональный надзор, который оказывается в руках Генеральной прокуратуры и который будет носит исключительно субъективный характер. Остается лишь наблюдать, как этот инструмент будет работать и не окажется ли сама администрация президента перед угрозой хаотичного и несогласованного применения созданного по ее инициативе механизма.