Мнение
Ольга Романова о реформе ФСИН
#правоохранительные органы
Мои взгляды на реформу ФСИН в последний год сильно изменились. Когда я принимала участие в написании концепции реформирования ФСИН три года назад, я исходила из принципа «требуй бОльшего, получим хоть что-нибудь». И любое изменение пойдёт на пользу. Ведь общество, честно говоря, не очень-то интересовали эти проблемы. «В тюрьме сидят преступники, тюрьма не санаторий, когда на свободе были, все здоровые, а в тюрьме сразу все больные» — этот набор штампов казался непреодолимым. Да и позиции ФСИН — пусть самого слабого ведомства среди силовиков, но всё ж силовиков — были стабильны. В правительстве и АП знали им цену: идиоты, но идиоты полезные. Теперь ситуация изменилась. О пытках и массовых нарушениях прав человека в местах лишения свободы заговорили все. А попытки ФСИН «сохранить лицо» (а главное, деньги) позорно проваливаются. И о кардинальном реформировании ФСИН (то есть фактически о её ликвидации) заговорила уже Валентина Матвиенко, третье лицо в государстве. Летом она высказала весьма здравую (единственно здравую) идею о разделении ФСИН на гражданское и силовое ведомство. И с этим не поспоришь. Хотя дьявол, конечно, в деталях.
О разделении ФСИН на два ведомства
Матвиенко выступила в стиле Капитана Очевидности — это с одной стороны. С другой стороны, то, что очевидно для большинства европейских стран, совершенно не очевидно для России. И не только для России. В США и Китае тоже не очевидно, но обе эти страны не могут похвастаться цивилизованными пенитенциарными системами (о чем подробнее ниже).
В Германии, Франции, странах Скандинавии (а скандинавская пенитенциарная система считается лучшей в мире — и по праву) ведомство, которое отвечает в государстве за ограничение свободы и отчасти перевоспитание осужденных, — гражданское. Да, форма есть, как есть она у почтальонов, например. Оружия нет. Если случаются силовые конфликты (а они случаются, хотя и редко), то сотрудники тюрьмы вызывают полицию или спецназ. Валентина Матвиенко предлагает передать функции охраны и контроля Росгвардии. А полномочия ФСИН как субъекта оперативно-розыскной деятельности (да, есть у ведомства и такая функция, которая сейчас фактически заморожена, опера на зонах занимаются скорее своими делами) Матвиенко предлагает передать в МВД. Функции перевоспитания и реабилитации предлагается передать в Минтруда.
Конечно, такая реформа многое изменит. Хуже точно не будет, потому что хуже вообще некуда. Всё запущенно. Будет лучше. Значительно лучше. Будет ли хорошо? Будет ли, как в Германии или как в Скандинавии?
Нет, о Скандинавии можно забыть. О Скандинавии как о примере не думают и более успешные страны. Потому что это дорого. Норвегия, самая успешная в пенитенциарном смысле страна с низким уровнем рецидивной преступности, вкладывает невероятные средства в процесс исправления граждан. Но не будет ни как во Франции (где задумано всё отлично, а вот с исполнением не очень), ни как в германской хорошо отлаженной машине.
Почему не будет?
Потому что пенитенциарная реформа не может висеть в воздухе. Процесс исправления оступившихся граждан связан и с уголовной политикой (прежде всего, с судами, дающими, например, 4 года за репосты), и с работой полиции и СК. Пытки часто начинаются вовсе не в тюрьме, а в отделениях, да и когда невиновному человеку «шьют дело», угрожают, обманывают, заставляя давать показания, это, конечно, сказывается на тюремном населении и его общем настроении. Нужна реформа прокуратуры, потому что как институт она фактически уничтожена (впрочем, суд тоже, что еще важнее). Полностью отсутствует система социальной реабилитации граждан, освободившихся из мест лишения свободы, они часто не в состоянии устроиться на работу. А гражданское общество не готово принять на себя заботы, связанные с собственной безопасностью — а ведь это и есть конечная цель социализации: чтобы у тебя сосед был хороший человек.
Гражданское общество, кстати, играет роль в пенитенциарной реформе едва ли не большую, чем суды или полиция, — и я бы сказала, что всё-таки бОльшую. Потому что без существования самых разнообразных НКО не может быть ни реального гражданского контроля за соблюдениям прав человека в закрытых учреждениях, ни реальной социализации, ведь она прежде всего предполагает полноценное включение человека в жизнь общества.
Но нормальные НКО в России находятся, как известно, под жёстким прессингом. Их признают иностранными агентами, ограничивают деятельность и не дают работать, а уж об их доступе в пенитенциарные учреждения вообще речи не идет. Зато доступ туда имеют разнообразные государственные и окологосударственные проходимцы, пишущие красивые программы под президентские гранты о создании реабилитационных центров для бывших заключенных, что, конечно, на деле оборачивается синекурой и банальным распилом.
Значительную и отрицательную роль в этом сыграл, как ни странно, закон 2008 года об Общественных наблюдательных комиссиях, который тогда, да и до сих пор иногда, выдавался нам за пример гражданского контроля соблюдения прав заключенных в России. А на самом деле была создана резервация назначаемых Общественными палатами эрзац-правозащитников, получивших монопольный доступ к контролю за соблюдением прав человека в российских местах лишения свободы. До сегодняшнего дня в ОНК сохранилось несколько достойных правозащитников, впрочем, число которых можно пересчитать по пальцам одной руки.
В Германии, Франции, странах Скандинавии (а скандинавская пенитенциарная система считается лучшей в мире — и по праву) ведомство, которое отвечает в государстве за ограничение свободы и отчасти перевоспитание осужденных, — гражданское. Да, форма есть, как есть она у почтальонов, например. Оружия нет. Если случаются силовые конфликты (а они случаются, хотя и редко), то сотрудники тюрьмы вызывают полицию или спецназ. Валентина Матвиенко предлагает передать функции охраны и контроля Росгвардии. А полномочия ФСИН как субъекта оперативно-розыскной деятельности (да, есть у ведомства и такая функция, которая сейчас фактически заморожена, опера на зонах занимаются скорее своими делами) Матвиенко предлагает передать в МВД. Функции перевоспитания и реабилитации предлагается передать в Минтруда.
Конечно, такая реформа многое изменит. Хуже точно не будет, потому что хуже вообще некуда. Всё запущенно. Будет лучше. Значительно лучше. Будет ли хорошо? Будет ли, как в Германии или как в Скандинавии?
Нет, о Скандинавии можно забыть. О Скандинавии как о примере не думают и более успешные страны. Потому что это дорого. Норвегия, самая успешная в пенитенциарном смысле страна с низким уровнем рецидивной преступности, вкладывает невероятные средства в процесс исправления граждан. Но не будет ни как во Франции (где задумано всё отлично, а вот с исполнением не очень), ни как в германской хорошо отлаженной машине.
Почему не будет?
Потому что пенитенциарная реформа не может висеть в воздухе. Процесс исправления оступившихся граждан связан и с уголовной политикой (прежде всего, с судами, дающими, например, 4 года за репосты), и с работой полиции и СК. Пытки часто начинаются вовсе не в тюрьме, а в отделениях, да и когда невиновному человеку «шьют дело», угрожают, обманывают, заставляя давать показания, это, конечно, сказывается на тюремном населении и его общем настроении. Нужна реформа прокуратуры, потому что как институт она фактически уничтожена (впрочем, суд тоже, что еще важнее). Полностью отсутствует система социальной реабилитации граждан, освободившихся из мест лишения свободы, они часто не в состоянии устроиться на работу. А гражданское общество не готово принять на себя заботы, связанные с собственной безопасностью — а ведь это и есть конечная цель социализации: чтобы у тебя сосед был хороший человек.
Гражданское общество, кстати, играет роль в пенитенциарной реформе едва ли не большую, чем суды или полиция, — и я бы сказала, что всё-таки бОльшую. Потому что без существования самых разнообразных НКО не может быть ни реального гражданского контроля за соблюдениям прав человека в закрытых учреждениях, ни реальной социализации, ведь она прежде всего предполагает полноценное включение человека в жизнь общества.
Но нормальные НКО в России находятся, как известно, под жёстким прессингом. Их признают иностранными агентами, ограничивают деятельность и не дают работать, а уж об их доступе в пенитенциарные учреждения вообще речи не идет. Зато доступ туда имеют разнообразные государственные и окологосударственные проходимцы, пишущие красивые программы под президентские гранты о создании реабилитационных центров для бывших заключенных, что, конечно, на деле оборачивается синекурой и банальным распилом.
Значительную и отрицательную роль в этом сыграл, как ни странно, закон 2008 года об Общественных наблюдательных комиссиях, который тогда, да и до сих пор иногда, выдавался нам за пример гражданского контроля соблюдения прав заключенных в России. А на самом деле была создана резервация назначаемых Общественными палатами эрзац-правозащитников, получивших монопольный доступ к контролю за соблюдением прав человека в российских местах лишения свободы. До сегодняшнего дня в ОНК сохранилось несколько достойных правозащитников, впрочем, число которых можно пересчитать по пальцам одной руки.
Какие бывают системы исполнения наказаний
Общественный контроль — в принципе, ключевая институция для построения нормальной цивилизованной пенитенциарной системы. Во Франции, например, при тюрьмах аккредитованы порядка 1200 НКО, участники которых могут посещать узников. Хотя я лично встречала там и людей, просто живущих рядом, которые хотели бы заботиться о заключенных: читать им книги, учить языку или просто приводить свою собаку, чтобы заключенные могли поиграть с ней. Во Франции вообще создана довольно стройная тройная система работы с осужденными.
Во-первых, пробация. Это работа с гражданами, чьё наказание не связано с лишением свободы: они живут у себя дома, чаще всего в социальном жилье, с ними работают психологи, учителя, мастера каких-то производств, идет работа и с их семьёй; они трудоустраиваются или идут учиться, но обязаны довольно часто посещать службу пробации.
Второе — сама тюрьма, если пробация не подействовала или совершенное преступление предполагает обязательно лишение свободы. Уже в тюрьме начинается реабилитация — заключенных, кто хорошо себя ведёт и вообще демонстрирует раскаяние, даже поселяют в отдельном корпусе и там готовят к выходу на свободу. И соответственно, идет работа после освобождения — и с социальными службами, и с НКО.
Теоретически это идеальная система, но она не очень-то работает. Во Франции растет уровень преступности — а это означает, что тюрьма не исправляет и не останавливает. Это как раз тот случай, который был бы понятен в России: когда действительно хорошо придуманная вещь разбивается о недостатки рядом находящихся институтов и прежде всего об отсутствие не гражданского (с ним во Франции все в порядке), а прокурорского и чиновничьего надзора. Например, я не видела во Франции ни одной тюрьмы, где не было бы «дорог» — межкамерной тюремной связи — среди бела дня, и по ним свободно «идут» мобильные телефоны и, скорее всего, не только они. И так, в общем, во всём. Я бы сказала, что тюрьмы во Франции панибратские.
В Германии — наоборот. Система довольно строгая, и никаких отступлений от правил быть не может. Правда, правила везде разные — зависит от земли. В Бранденбурге режим помягче, и можно звонить родным в любое время, в Баварии пожёстче, и там считают, что звонить не надо, а надо писать письма, это развивает мелкую моторику. И при развитой почтовой службе в Германии, если ты отправил письмо утром, к вечеру оно дойдет.
Есть в Германии и серьезное ограничение свободы после отбывания срока: например, в тюрьме Тегель недавно был построен на отдельной территории корпус, красивый, как новый санаторий, где в небольших, но полноценных квартирах живут бывшие заключенные, которые не могут свободно выйти в город, по характеристике тюрьмы и по решению суда. Это те бывшие уже осужденные, совершившие особо тяжкие преступления, тюремное руководство не уверено, что они исправились и насильник по выходу не пойдет немедленно насиловать. Понятно, что российским законодателям и тюремщикам эту новацию лучше не показывать. Иначе у нас никто никуда никогда не выйдет.
Во-первых, пробация. Это работа с гражданами, чьё наказание не связано с лишением свободы: они живут у себя дома, чаще всего в социальном жилье, с ними работают психологи, учителя, мастера каких-то производств, идет работа и с их семьёй; они трудоустраиваются или идут учиться, но обязаны довольно часто посещать службу пробации.
Второе — сама тюрьма, если пробация не подействовала или совершенное преступление предполагает обязательно лишение свободы. Уже в тюрьме начинается реабилитация — заключенных, кто хорошо себя ведёт и вообще демонстрирует раскаяние, даже поселяют в отдельном корпусе и там готовят к выходу на свободу. И соответственно, идет работа после освобождения — и с социальными службами, и с НКО.
Теоретически это идеальная система, но она не очень-то работает. Во Франции растет уровень преступности — а это означает, что тюрьма не исправляет и не останавливает. Это как раз тот случай, который был бы понятен в России: когда действительно хорошо придуманная вещь разбивается о недостатки рядом находящихся институтов и прежде всего об отсутствие не гражданского (с ним во Франции все в порядке), а прокурорского и чиновничьего надзора. Например, я не видела во Франции ни одной тюрьмы, где не было бы «дорог» — межкамерной тюремной связи — среди бела дня, и по ним свободно «идут» мобильные телефоны и, скорее всего, не только они. И так, в общем, во всём. Я бы сказала, что тюрьмы во Франции панибратские.
В Германии — наоборот. Система довольно строгая, и никаких отступлений от правил быть не может. Правда, правила везде разные — зависит от земли. В Бранденбурге режим помягче, и можно звонить родным в любое время, в Баварии пожёстче, и там считают, что звонить не надо, а надо писать письма, это развивает мелкую моторику. И при развитой почтовой службе в Германии, если ты отправил письмо утром, к вечеру оно дойдет.
Есть в Германии и серьезное ограничение свободы после отбывания срока: например, в тюрьме Тегель недавно был построен на отдельной территории корпус, красивый, как новый санаторий, где в небольших, но полноценных квартирах живут бывшие заключенные, которые не могут свободно выйти в город, по характеристике тюрьмы и по решению суда. Это те бывшие уже осужденные, совершившие особо тяжкие преступления, тюремное руководство не уверено, что они исправились и насильник по выходу не пойдет немедленно насиловать. Понятно, что российским законодателям и тюремщикам эту новацию лучше не показывать. Иначе у нас никто никуда никогда не выйдет.
Тюрьма в Тегеле, Германия. Осужденный серб разрешил снять его камеру. Он смотрит русское ТВ.
В Португалии при реформировании пенитенциарной системы упор сделали на работу с наркозависимыми, причем прежде всего на свободе. Сопроводили это громкой рекламной кампанией, что наркотики – это не модно, не cool. Чтобы с кокаином, например, ассоциировались не модели и рок-звезды, а грязные больные одинокие несчастные люди. И конечно, наркозависимые стали получать метадоновую терапию и на свободе (кстати, в большинстве европейских стран метадоновая заместительная терапия в местах лишения свободы – обычное дело). Португальский промежуточный итог – разгрузка тюрем, снижение тюремного населения.
Идеальные тюрьмы в Норвегии и Дании, очень хороши в Голландии и Финляндии. Здесь главный принцип такой: достигнут общественный договор, когда считается, что преступник – это плод недоработки общества. Соответственно, именно всё общество и, конечно, государство должны заниматься исправлением, к чему подключены различные организации, состоящие из бывших заключенных (аналог «Руси Сидящей»), которые сидят при этом на государственных грантах. В Норвегии у осужденных, как правило, большие иски, которые они не могут и никогда не смогут оплатить. Эти иски гасит за них государство, и они оказываются должны уже именно ему, а не частным лицам. Если человек на протяжении пяти лет демонстрирует, что он исправился (завязал с наркотиками, больше не третирует жену и т.д.), то долг списывается. Если нет – процедуру можно пройти еще раз. Ну и тюремные условия, конечно, таковы, что среднестатистическому жителю России это лучше не показывать. Крепкие три звезды среднего турецкого отеля. Правда, наш человек часто забывает о том, что комфорт в тюрьме – вещь важная, но не основная. Только человек, лишённый свободы, способен ее ценить гораздо больше, чем комфорт.
Эстония постепенно, в течение 20 последних лет, реформировала свою пенитенциарную систему, взяв за основу американский опыт (о чем профессиональные сотрудники местного тюремного ведомства горько сожалеют – американский опыт очень жёсткий и далеко не самый лучший). Тем не менее тюрьмы довольно сильно изменились в лучшую сторону. Это закрытые тюрьмы, аналогов наших колоний в Эстонии сейчас нет. И еще одна особенность: тюремщики там в основном эстонцы, но главное требование к служителям – знание русского языка.
В Украине, чья система до последнего времени ничем не отличалась от нашей, реформа проходит прямо сейчас, её можно наблюдать в режиме реального времени. Причём именно наблюдать – более открытого тюремного ведомства, чем украинское, я не видела никогда. Там сделали много умного – например, сначала декриминализировали многие статьи УК, прежде всего связанные с предпринимательством. Потом был принят «закон Савченко» (зачёт срока, проведенного в СИЗО, с коэффициентом 1:2). Сейчас этот закон отменен, поскольку освобождал всех без разбора: например, довольно быстро освободился педофил, изнасиловавший больше 200 девочек. Но колонии сразу сильно разгрузились. Зато СИЗО переполнены и находятся в чудовищном состоянии.
С другой стороны, сейчас 60 процентов осужденных отправляются из СИЗО домой после суда – им дают штрафы и другие наказания, не связанные с лишением свободы. Из главных ошибок отмечу трудовое законодательство в местах лишения свободы: труд там сделали необязательным, зато из заработка вычитается практически всё – на содержание, коммунальные платежи и т.д. Смысл работать полностью ушёл, хотя заказами колонии вполне нагружены. Разумеется, надо было выбрать что-то одно: или повышать расценки за труд, или снижать размер вычитаемого. Однако и здесь реформаторы уперлись в то, что им пока поднять не по силам: в экономику. И на свободе зарплаты не очень, не говоря уже про безработицу. Тем не менее заказы зоны имеют – это прежде всего работа на АТО: здесь делают колючую проволоку типа «егоза», бронежилеты, противотанковые ежи, шьют форму и обувь.
Что самое главное – в Украине внедрена система пробации. Это социально-правовой институт наказания и исправления. Человеку, совершившему преступление по неосторожности или по крайней молодости впервые, дают реальный срок лишения свободы, но он должен отбыть его не в тюрьме, а в центре пробации. Там с ним работают специалисты: психологи, учителя, специалисты по трудовым и семейным вопросам. Если в течение времени, определенного судом (обычно 2-3 года), человек не совершает проступков и тем более преступлений и вообще посещает центр пробации, то его судимость считается отбытой и погашенной. Если нет - он отравляется в тюрьму. И похоже, пробация реально работает. Кстати, шикарные центры пробации для несовершеннолетних строят на канадские деньги. Вкладывают в основные фонды украинских тюрем Норвегия, Великобритания и ЕС. Почему – потому что граждане Украины сейчас могут более свободно перемещаться по многим странам, чем граждане России, например. И эти страны стали проявлять повышенную заинтересованность в том, чтобы к ним приезжали не ожесточившиеся в тюрьме преступники, а вполне всё осознавшие и осмыслившие граждане.
Китайский опыт тюремного реформирования тоже очень интересен, но нам, боюсь, не подходит категорически. Это очень закрытое ведомство (нет даже точных данных, сколько в КНР заключенных), однако в центральной тюремной службе можно увидеть, что делает в данный момент времени любой осужденный в Китае – всё оснащено, чипировано, и большой брат никогда не смыкает век. Права человека? Нет, не слышали. Всё жёстко. Так делать не надо.
Идеальные тюрьмы в Норвегии и Дании, очень хороши в Голландии и Финляндии. Здесь главный принцип такой: достигнут общественный договор, когда считается, что преступник – это плод недоработки общества. Соответственно, именно всё общество и, конечно, государство должны заниматься исправлением, к чему подключены различные организации, состоящие из бывших заключенных (аналог «Руси Сидящей»), которые сидят при этом на государственных грантах. В Норвегии у осужденных, как правило, большие иски, которые они не могут и никогда не смогут оплатить. Эти иски гасит за них государство, и они оказываются должны уже именно ему, а не частным лицам. Если человек на протяжении пяти лет демонстрирует, что он исправился (завязал с наркотиками, больше не третирует жену и т.д.), то долг списывается. Если нет – процедуру можно пройти еще раз. Ну и тюремные условия, конечно, таковы, что среднестатистическому жителю России это лучше не показывать. Крепкие три звезды среднего турецкого отеля. Правда, наш человек часто забывает о том, что комфорт в тюрьме – вещь важная, но не основная. Только человек, лишённый свободы, способен ее ценить гораздо больше, чем комфорт.
Эстония постепенно, в течение 20 последних лет, реформировала свою пенитенциарную систему, взяв за основу американский опыт (о чем профессиональные сотрудники местного тюремного ведомства горько сожалеют – американский опыт очень жёсткий и далеко не самый лучший). Тем не менее тюрьмы довольно сильно изменились в лучшую сторону. Это закрытые тюрьмы, аналогов наших колоний в Эстонии сейчас нет. И еще одна особенность: тюремщики там в основном эстонцы, но главное требование к служителям – знание русского языка.
В Украине, чья система до последнего времени ничем не отличалась от нашей, реформа проходит прямо сейчас, её можно наблюдать в режиме реального времени. Причём именно наблюдать – более открытого тюремного ведомства, чем украинское, я не видела никогда. Там сделали много умного – например, сначала декриминализировали многие статьи УК, прежде всего связанные с предпринимательством. Потом был принят «закон Савченко» (зачёт срока, проведенного в СИЗО, с коэффициентом 1:2). Сейчас этот закон отменен, поскольку освобождал всех без разбора: например, довольно быстро освободился педофил, изнасиловавший больше 200 девочек. Но колонии сразу сильно разгрузились. Зато СИЗО переполнены и находятся в чудовищном состоянии.
С другой стороны, сейчас 60 процентов осужденных отправляются из СИЗО домой после суда – им дают штрафы и другие наказания, не связанные с лишением свободы. Из главных ошибок отмечу трудовое законодательство в местах лишения свободы: труд там сделали необязательным, зато из заработка вычитается практически всё – на содержание, коммунальные платежи и т.д. Смысл работать полностью ушёл, хотя заказами колонии вполне нагружены. Разумеется, надо было выбрать что-то одно: или повышать расценки за труд, или снижать размер вычитаемого. Однако и здесь реформаторы уперлись в то, что им пока поднять не по силам: в экономику. И на свободе зарплаты не очень, не говоря уже про безработицу. Тем не менее заказы зоны имеют – это прежде всего работа на АТО: здесь делают колючую проволоку типа «егоза», бронежилеты, противотанковые ежи, шьют форму и обувь.
Что самое главное – в Украине внедрена система пробации. Это социально-правовой институт наказания и исправления. Человеку, совершившему преступление по неосторожности или по крайней молодости впервые, дают реальный срок лишения свободы, но он должен отбыть его не в тюрьме, а в центре пробации. Там с ним работают специалисты: психологи, учителя, специалисты по трудовым и семейным вопросам. Если в течение времени, определенного судом (обычно 2-3 года), человек не совершает проступков и тем более преступлений и вообще посещает центр пробации, то его судимость считается отбытой и погашенной. Если нет - он отравляется в тюрьму. И похоже, пробация реально работает. Кстати, шикарные центры пробации для несовершеннолетних строят на канадские деньги. Вкладывают в основные фонды украинских тюрем Норвегия, Великобритания и ЕС. Почему – потому что граждане Украины сейчас могут более свободно перемещаться по многим странам, чем граждане России, например. И эти страны стали проявлять повышенную заинтересованность в том, чтобы к ним приезжали не ожесточившиеся в тюрьме преступники, а вполне всё осознавшие и осмыслившие граждане.
Китайский опыт тюремного реформирования тоже очень интересен, но нам, боюсь, не подходит категорически. Это очень закрытое ведомство (нет даже точных данных, сколько в КНР заключенных), однако в центральной тюремной службе можно увидеть, что делает в данный момент времени любой осужденный в Китае – всё оснащено, чипировано, и большой брат никогда не смыкает век. Права человека? Нет, не слышали. Всё жёстко. Так делать не надо.
Какой путь больше всего подходит России?
Китайского не надо, хотя, похоже, примерно к нему и идет. Но если не китайский, то какой?
Подошел бы германский по нескольким причинам: во-первых, там еще 20 лет назад была ровно наша система (в ГДР), и здесь ее смогли аккуратно встроить в пенитенциарную систему ФРГ без особой ломки. Во-вторых, здесь довольна старая тюремная инфраструктура (как и у нас) — например, тюрьма в Нюрнберге, где трибунал и где сидели фашистские преступники, ровно на том же месте (как и трибунал, там обычный суд ровно в том же зале). Тюрьма Тегель похожа на Бутырку, Моабит — на питерские Кресты. И там внутри не сахар. Там просто нормальная тюрьма, где, впрочем, я несколько раз встречала в коридорах людей в белых махровых халатах и махровых же шлёпанцах, которые игриво махали ручками директору тюрьмы, начальнику всей пенитенциарной системы Бранденбурга и мне заодно — это заключенные после работы шли из душа, и за такой фривольный «привет» им ничего не было. У нас бы в карцере сгноили, а немцы не понимали меня — за что? И правда, мы ж не в армии и не на параде. Проблема в том, что у немцев всё достигается инструкциями, им и в голову не приходит их не выполнять.
У французов тоже есть инструкции, и они их не выполняют. В этом смысле такой вариант нам подходит. На норвежский вариант еще лет сто не хватит денег (даже если прямо сейчас начнем копить), а вот португальский — почему бы и нет. От профилактики, терапии и лечения никому еще хуже не становилось. Лучше всего подходит вариант украинский, он проходит в условиях, максимально приближенных к нашим, к тому же можно учиться на их ошибках — что, кстати, мы и делаем. Ведь закон о зачёте дней, проведенных в СИЗО, с коэффициентом (с разными коэффициентами), который был принят в этом году, очень похож на закон Савченко — только ошибки действительно учтены. Но я не знаю, кто решится сказать об этом вслух: мол, подходит украинский вариант. Никто не решится.
Хуже всего — не делать ничего, как не делали 50 лет. Примерно столько не было хоть сколько-нибудь значимой тюремной реформы, хотя по большому счету 100 лет без реформ в этом ведомстве будет через пять лет, с момента появления первых концлагерей в Советской России.
Будет ли хорошо? Нет, не будет. Потому что, опять же, всё зависит и от других реформ, прежде всего судебной системы. А вот на это нужна уже политическая воля. То есть упираемся в Путина или в коллективного Путина. И это уже совсем другой разговор.
Подошел бы германский по нескольким причинам: во-первых, там еще 20 лет назад была ровно наша система (в ГДР), и здесь ее смогли аккуратно встроить в пенитенциарную систему ФРГ без особой ломки. Во-вторых, здесь довольна старая тюремная инфраструктура (как и у нас) — например, тюрьма в Нюрнберге, где трибунал и где сидели фашистские преступники, ровно на том же месте (как и трибунал, там обычный суд ровно в том же зале). Тюрьма Тегель похожа на Бутырку, Моабит — на питерские Кресты. И там внутри не сахар. Там просто нормальная тюрьма, где, впрочем, я несколько раз встречала в коридорах людей в белых махровых халатах и махровых же шлёпанцах, которые игриво махали ручками директору тюрьмы, начальнику всей пенитенциарной системы Бранденбурга и мне заодно — это заключенные после работы шли из душа, и за такой фривольный «привет» им ничего не было. У нас бы в карцере сгноили, а немцы не понимали меня — за что? И правда, мы ж не в армии и не на параде. Проблема в том, что у немцев всё достигается инструкциями, им и в голову не приходит их не выполнять.
У французов тоже есть инструкции, и они их не выполняют. В этом смысле такой вариант нам подходит. На норвежский вариант еще лет сто не хватит денег (даже если прямо сейчас начнем копить), а вот португальский — почему бы и нет. От профилактики, терапии и лечения никому еще хуже не становилось. Лучше всего подходит вариант украинский, он проходит в условиях, максимально приближенных к нашим, к тому же можно учиться на их ошибках — что, кстати, мы и делаем. Ведь закон о зачёте дней, проведенных в СИЗО, с коэффициентом (с разными коэффициентами), который был принят в этом году, очень похож на закон Савченко — только ошибки действительно учтены. Но я не знаю, кто решится сказать об этом вслух: мол, подходит украинский вариант. Никто не решится.
Хуже всего — не делать ничего, как не делали 50 лет. Примерно столько не было хоть сколько-нибудь значимой тюремной реформы, хотя по большому счету 100 лет без реформ в этом ведомстве будет через пять лет, с момента появления первых концлагерей в Советской России.
Будет ли хорошо? Нет, не будет. Потому что, опять же, всё зависит и от других реформ, прежде всего судебной системы. А вот на это нужна уже политическая воля. То есть упираемся в Путина или в коллективного Путина. И это уже совсем другой разговор.
