Мнение
Пенсии, протесты и правительство
#экономика
Пожалуй, ни один шаг российских властей в ХХI веке не встречал столь единодушного неприятия россиянами, как анонсированное правительством повышение пенсионного возраста. Массовые опросы говорят о том, что против этих изменений выступают свыше 80% россиян, а недавнее (пусть и небольшое, но заметное) снижение уровня поддержки Путина, Медведева и «Единой России» среди российских граждан напрямую связывают с пенсионной «реформой». Но означает ли это, что власти столкнутся не только с неприятием со стороны россиян, но и с массовыми протестами, способными подорвать стабильность режима?
На общем фоне больших и малых социально-экономических протестов в различных странах мира Россия отличается довольно низким уровнем протестных выступлений граждан против тех или иных действий властей — число участников этих выступлений было и остается весьма низким на протяжении всего постсоветского периода. Главная причина этому — в слабости тех организаций, которые призваны защищать социально-экономические права граждан и отстаивать их интересы, прежде всего, профсоюзов.
С советских времен профсоюзы на предприятиях были зависимы от менеджмента и обслуживали его интересы (в том числе и в отношениях с работниками), а новые профсоюзы, появившиеся в постсоветский период, оказывают на трудовые отношения довольно низкое влияние. В такой ситуации социально-экономические протесты не зарождаются сами по себе, даже если и когда недовольство политикой властей довольно высоко. Протесты, тем более массовые и масштабные, просто оказывается некому организовывать, а тем более поддерживать на протяжении длительного времени.
Даже в 1990-е годы, когда экономический спад сопровождался резким снижением уровня жизни и длительными задолженностями по выплате зарплат и пенсий, протестные выступления в России оказались относительно невелики по числу участников и по большей части замкнуты на уровне отдельных регионов страны. Как показал американский политолог Грэм Робертсон, главным фактором, определявшим тогда масштабы забастовок в российских регионах, были конфликты губернаторов с федеральным центром — главы регионов использовали протесты как средство давления на правительство страны с целью выбить из него долги по зарплатам бюджетников и по выплате пенсий. Неудивительно, что после выстраивания «вертикали власти» в 2000-е годы такое развитие событий стало практически нереальным, какой бы ни была ситуация в экономике страны.
Пожалуй, единственным примером массовых спонтанных выступлений россиян в 2000-е годы стали протесты против «монетизации льгот» — плохо продуманной и неверно просчитанной замены на денежные выплаты ряда услуг (общественный транспорт, лекарства), которые раньше предоставлялись пенсионерам и ветеранам бесплатно. В январе 2005 года возмущенные получатели льгот вышли на улицы ряда российских городов, требуя отмены этого шага. Но эти протестные акции оказались разовыми и вскоре сошли на нет.
Во-первых, конвертировать гнев в систематические действия и требования в России оказалось некому, как почти некому оказалось и выступить в поддержку «льготников»: и российский истэблишмент, и общественность если и не безмолвствовали, то почти никаких шагов не предпринимали. Во-вторых, федеральные власти вполне успешно «перевели стрелки» на руководство регионов, которое и должно было решать проблемы большинства «льготников» и кое-как справляться с наплывом возмущения. Кое-где масштабы выплат и компенсаций были увеличены, и вскоре протест пошел на спад. Хотя урок из опыта «монетизации льгот» российские власти все же извлекли — на само слово «реформы» в риторике правительственных чиновников было наложено табу.
На первый взгляд, пенсионные проблемы, затрагивающие всех и каждого, могут стать тем спусковым механизмом, который запустит большую волну протестов — тем более, что петицию против повышения пенсионного возраста поддержали миллионы россиян. Но, скорее, такое развитие событий маловероятно. Власти умело выпускают пар, позволяя лояльным партиям (таким, как КПРФ) и официальным профсоюзам проводить малочисленные акции протеста и выпускать громкие, но малозначимые заявления против планов правительства. А россияне, несогласные с пенсионной реформой, опасаются репрессивной «политики страха» и не рискуют выходить на несанкционированные массовые выступления.
Да и в ряде других авторитарных постсоветских стран (таких, как Азербайджан или Казахстан) повышение пенсионного возраста не повлекло за собой массовых протестных акций. Поэтому трудно сказать, удастся ли Алексею Навальному и другим оппозиционерам мобилизовать россиян и убедить их выйти на акции протеста, причем не разово, а на протяжении времени. Однако властям не следует ожидать того, что проявление недовольства россиян окажется разовым и не отразится на уровне их массовой поддержки. Неслучайно в ходе дискуссий о повышении пенсионного возраста президент страны пока не склонен публично обозначать свою позицию.
Отчасти этот прием призван «перевести стрелки» на правительство по прежним рецептам, а отчасти — оставить пространство для маневра в том случае, если массовое неприятие пенсионной реформы останется сильным и длительным, а не просто само «рассосется», подобно прежним протестам против «монетизации льгот». Более вероятен частичный пересмотр правительственных планов, хотя, вероятнее всего, их суть так и останется неизменной. Но полагать, что эти ухабы на пути повышения пенсионного возраста повлекут за собой отставку или пересмотр политического курса российского правительства, было бы неоправданно.
И все-таки, даже если повышение пенсионного возраста в России состоится без существенных массовых протестов, едва ли этот шаг пройдет без значимых последствий. Россияне возраста за 50, проигравшие в результате реформ, в любом случае могут почувствовать себя обманутыми. Вопрос в том, сохранят ли они прежнюю безусловную лояльность властям и в других аспектах своей жизни, напрямую с пенсиями не связанных. До самого последнего времени власти могли не слишком беспокоиться за поведение этой категории россиян — возможно, что их стремление принести своих сторонников в жертву обойдется достаточно дорого.
С советских времен профсоюзы на предприятиях были зависимы от менеджмента и обслуживали его интересы (в том числе и в отношениях с работниками), а новые профсоюзы, появившиеся в постсоветский период, оказывают на трудовые отношения довольно низкое влияние. В такой ситуации социально-экономические протесты не зарождаются сами по себе, даже если и когда недовольство политикой властей довольно высоко. Протесты, тем более массовые и масштабные, просто оказывается некому организовывать, а тем более поддерживать на протяжении длительного времени.
Даже в 1990-е годы, когда экономический спад сопровождался резким снижением уровня жизни и длительными задолженностями по выплате зарплат и пенсий, протестные выступления в России оказались относительно невелики по числу участников и по большей части замкнуты на уровне отдельных регионов страны. Как показал американский политолог Грэм Робертсон, главным фактором, определявшим тогда масштабы забастовок в российских регионах, были конфликты губернаторов с федеральным центром — главы регионов использовали протесты как средство давления на правительство страны с целью выбить из него долги по зарплатам бюджетников и по выплате пенсий. Неудивительно, что после выстраивания «вертикали власти» в 2000-е годы такое развитие событий стало практически нереальным, какой бы ни была ситуация в экономике страны.
Пожалуй, единственным примером массовых спонтанных выступлений россиян в 2000-е годы стали протесты против «монетизации льгот» — плохо продуманной и неверно просчитанной замены на денежные выплаты ряда услуг (общественный транспорт, лекарства), которые раньше предоставлялись пенсионерам и ветеранам бесплатно. В январе 2005 года возмущенные получатели льгот вышли на улицы ряда российских городов, требуя отмены этого шага. Но эти протестные акции оказались разовыми и вскоре сошли на нет.
Во-первых, конвертировать гнев в систематические действия и требования в России оказалось некому, как почти некому оказалось и выступить в поддержку «льготников»: и российский истэблишмент, и общественность если и не безмолвствовали, то почти никаких шагов не предпринимали. Во-вторых, федеральные власти вполне успешно «перевели стрелки» на руководство регионов, которое и должно было решать проблемы большинства «льготников» и кое-как справляться с наплывом возмущения. Кое-где масштабы выплат и компенсаций были увеличены, и вскоре протест пошел на спад. Хотя урок из опыта «монетизации льгот» российские власти все же извлекли — на само слово «реформы» в риторике правительственных чиновников было наложено табу.
На первый взгляд, пенсионные проблемы, затрагивающие всех и каждого, могут стать тем спусковым механизмом, который запустит большую волну протестов — тем более, что петицию против повышения пенсионного возраста поддержали миллионы россиян. Но, скорее, такое развитие событий маловероятно. Власти умело выпускают пар, позволяя лояльным партиям (таким, как КПРФ) и официальным профсоюзам проводить малочисленные акции протеста и выпускать громкие, но малозначимые заявления против планов правительства. А россияне, несогласные с пенсионной реформой, опасаются репрессивной «политики страха» и не рискуют выходить на несанкционированные массовые выступления.
Да и в ряде других авторитарных постсоветских стран (таких, как Азербайджан или Казахстан) повышение пенсионного возраста не повлекло за собой массовых протестных акций. Поэтому трудно сказать, удастся ли Алексею Навальному и другим оппозиционерам мобилизовать россиян и убедить их выйти на акции протеста, причем не разово, а на протяжении времени. Однако властям не следует ожидать того, что проявление недовольства россиян окажется разовым и не отразится на уровне их массовой поддержки. Неслучайно в ходе дискуссий о повышении пенсионного возраста президент страны пока не склонен публично обозначать свою позицию.
Отчасти этот прием призван «перевести стрелки» на правительство по прежним рецептам, а отчасти — оставить пространство для маневра в том случае, если массовое неприятие пенсионной реформы останется сильным и длительным, а не просто само «рассосется», подобно прежним протестам против «монетизации льгот». Более вероятен частичный пересмотр правительственных планов, хотя, вероятнее всего, их суть так и останется неизменной. Но полагать, что эти ухабы на пути повышения пенсионного возраста повлекут за собой отставку или пересмотр политического курса российского правительства, было бы неоправданно.
И все-таки, даже если повышение пенсионного возраста в России состоится без существенных массовых протестов, едва ли этот шаг пройдет без значимых последствий. Россияне возраста за 50, проигравшие в результате реформ, в любом случае могут почувствовать себя обманутыми. Вопрос в том, сохранят ли они прежнюю безусловную лояльность властям и в других аспектах своей жизни, напрямую с пенсиями не связанных. До самого последнего времени власти могли не слишком беспокоиться за поведение этой категории россиян — возможно, что их стремление принести своих сторонников в жертву обойдется достаточно дорого.
