Григорий Голосов

Подразумевается, что не хотим. С точки зрения пропаганды, мы вообще не хотим, чтобы в России было как-то иначе, чем есть на самом деле. Россиянин должен хотеть, чтобы было, как в России. Где повышение цен на топливо — источник французских проблем — тоже произошло, но никаких проявлений протеста не вызвало. Где немыслимо даже подумать о том, чтобы президент сделал уступки участникам массовых беспорядков. В автозак их, да и дело с концом.

Вообще-то, протест «желтых жилетов» был связан не столько с ростом цен как таковым, сколько с налоговой нагрузкой и перспективой введения налога на автомобильное горючее, который должен был вступить в действие с 1 января будущего года. Именно вопрос о налогах придал протесту политическое измерение. Протестующие считают, что политика, которую проводят президент Эмманюэль Макрон и его правительство, ущемляет интересы бедных, особенно на селе и в малых городах. В числе требований «желтых жилетов» — восстановление так называемого «налога солидарности на богатство», который увеличивал налоговое бремя владельцев больших состояний. Этот налог был отменен Макроном в прошлом году. Требование об отставке Макрона довольно скоро вышло на первый план, оттеснив сугубо экономическую проблематику.

Очевидно, в идеологических терминах повестку дня «желтых жилетов» можно оценить как левую. И действительно, в поддержку движения высказались основные лидеры французских левых, радикальный социалист Жан-Люк Меланшон и троцкист Оливье Безансно. Но не осталась в стороне и популистка Марин Ле Пен, которая тоже поддержала протестующих. Это не удивительно, если учесть, что успехи популистов на выборах во многих европейских странах, включая Францию, были во многом связаны с их способностью присвоить традиционную левую повестку дня, привлечь на свою сторону рабочих.

Однако в самом движении «желтых жилетов» политики и их организационные ресурсы никакой роли не сыграли. Основной информационной средой, в которой распространился призыв к протесту, стали социальные сети. Неформальные лидеры движения тоже достигли известности исключительно благодаря онлайн-активизму. Впрочем, о лидерах «желтых жилетов» можно говорить лишь с изрядной долей условности, поскольку движение было во многом спонтанным. А когда массовое протестное движение лишено организационных рамок, до насилия остается один шаг. Этот шаг был сделан. Телевидение донесло сцены столкновений между протестующими и полицией в Париже до всего мира.

Именно с этого заметного обстоятельства, насилия, можно начать анализ ситуации во Франции. Замечу, что в призыве «Народ — на баррикады!» нет ничего нового для французской политики. Так было устроено веками, со времен Великой революции, а то и раньше: уже у «божественного доктора» Фомы Аквинского можно найти мысль о том, что, если власть игнорирует интересы народа, то есть вырождается в тиранию, народ имеет право восстать. Насилие не приветствуется. Но при условиях, сформулированных «божественным доктором», оно становится приемлемым если не для широкой публики, то для самих протестующих.

Разумеется, главная задача демократии в том и состоит, чтобы предотвратить деградацию власти в тиранию, а отсюда вытекает, что она должна предотвращать массовое политическое насилие. Но эта причинно-следственная связка не всегда срабатывает. Во Франции она не сработала по вполне очевидным причинам, связанным с обстоятельствами появления Макрона в президентском кресле. Многие из проголосовавших за него сделали свой выбор не из-за того, что поддерживали его программу, которая, надо сказать, не особенно тщательно скрывала его намерения проводить экономическую политику, обычно описываемую с помощью термина «неолиберализм», а чтобы не допустить к власти Ле Пен. Зачастую такие избиратели придерживались левых взглядов, но находили Макрона более убедительной альтернативой правому популизму, чем персонажи вроде Меланшона и Безансно.

Макрон не только выиграл президентские выборы с большим перевесом, но и сумел обеспечить своей новосозданной партии значительное большинство в парламенте. Это дало ему карт-бланш на проведение той экономической политики, которую он считал правильной, но вовсе не обязательно той, которую готовы были поддержать его избиратели. Однако основной институциональный канал, который мог бы эту политику скорректировать, парламент, не послужил средством такой корректировки. Так и возникла ситуация, которую многие граждане сочли тиранической, требующей активного протеста. И это отчасти сработало. Как известно, Макрон выступил с примирительным обращением к нации, пошел на некоторые уступки. Будущее покажет, окажутся ли они достаточными для «желтых жилетов».

Разумеется, французская демократия переживает серьезный кризис, связанный с размыванием ее институциональных основ. Если провести грубую аналогию, то можно сказать, что машина сломалась и больше не едет. Любопытно, однако, что по некоторым признакам дисфункциональная демократия оказывается очень похожей на вполне функциональный авторитаризм, существующий ныне в России и во многих других странах. На этом стоит остановиться.

Как и Макрон, авторитарные правители вроде Путина выигрывают выборы не столько благодаря собственным достоинствам, сколько из-за отсутствия альтернатив, вытекающих не из обстоятельств конкуренции на выборах, а из ее отсутствия. Как и во Франции, в России отсутствует убедительная оппозиция, хотя причина в том, что российские власти просто отказывают ей в легализации. Как и во Франции, российские власти прикрывают социальной риторикой политику, направленную на закрепление существующего социального неравенства, так что материальное положение значительной части населения ухудшается, в то время как привилегированное меньшинство процветает. Говорить о том, что нынешний российский парламент (или иные политические институты) может блокировать эту тенденцию — просто смешно.

Функциональность авторитаризма состоит просто-напросто в том, что он в гораздо большей степени, чем любая демократия, способен пресечь проявления массового недовольства на ранней фазе, прибегнув к репрессиям даже тогда, когда протестное движение далеко от насильственных методов. Конечно, о функциональности тут можно говорить лишь с точки зрения собственного выживания диктатуры, а не общественных интересов. Они-то как раз ущемлены. Отсутствие институционализированной оппозиции с одной стороны препятствует решению проблем общественного развития, а с другой — в долгосрочной перспективе подталкивает к тому, чтобы эти проблемы все-таки решались путем насилия. Другого-то пути не остается.

Российская пропаганда неустанно повторяет тезис о том, что Россия исчерпала свой лимит на революции. Трудно не согласиться. Но история свидетельствует, что череда российских революций была связана с отсутствием другого выхода. И еще история учит тому, что в какой-то момент репрессии перестают помогать. В этом отношении ситуация поворачивается не лучшим для диктаторов образом, потому что сейчас — и это французские события показали предельно отчетливо — отлаженная организация перестала быть предпосылкой для массового протеста. Интернет дает необходимые средства для мобилизации масс. То, что протест становится менее организованным, повышает сопряженный с ним ущерб и служит источником насилия. Но чем глубже тупики авторитарной политики, тем выше издержки, связанные с коррекцией курса.