Нетрудно заметить, что в последнее время обсуждение оттока из России человеческого капитала активизировалось. При этом его канва остается прежней: жить в России плохо — таланты продолжают уезжать — стране от этого еще хуже. Впрочем, следует признать, что дискурс эмиграции несколько углубился: все чаще говорится не просто об «утечке мозгов» в виде носителей научно-технических знаний, а о широком спектре качеств новых эмигрантов от предприимчивости до адаптивности, от глобальной информированности до креативности. Растет тревога, что без таких свойств граждан Россия обречена не только на утрату международной конкурентоспособности, но и на всеобщую социокультурную деградацию и обеднение. На этот счет высказываются оппозиционные политики, блогеры и даже представители РАН. Не тревожится разве что руководство страны, очевидно, не нуждающееся в таких качествах населения для поддержания командной ресурсной экономики. В том же, что касается «развития мозгов», Кремль ограничивается суррогатами типа программы университетского развития «5−100», не то чтобы пытаясь заткнуть научные дыры, а элементарно делая вид, что наука в России находится на достойном уровне, как, например, «на уровне» находится ее избирательная система.

Вместе с тем, экспертная реакция на растущий эмиграционный дискурс в целом бедна и ограничена. Она часто рассчитана на сенсацию и упускает суть дела, зацикливаясь на ненадежных и малосущественных цифрах. Отчасти пассивность аналитиков объясняется тем, что на фоне институциональной суррогатизации и общего ухудшения положения в стране даже первичные вопросы — о причинах эмиграции — могут казаться лишними. Действительно, о чем говорить, когда и так все понятно, особенно после возвращения Владимира Путина на президентский пост в 2012 году. Разве не достаточно свидетельств обладающих конкурентной квалификацией россиян о том, что в эмиграционных настроениях политическая, экономическая и культурная несвобода как выталкивающий фактор начинает преобладать над притягивающими факторами профессиональной карьеры или развития бизнеса за рубежом?

Однако задача социальной науки в том, чтобы даже на кажущиеся банальными вопросы давать систематические и углубленные ответы, основанные на эмпирических данных, не ограничивающихся констатацией настроений. Необходимо анализировать изменения в поведенческих установках, выходя за пределы разрозненных свидетельств и внутрироссийских опросов, часто дающих неполную и просто искаженную картину. В этом отношении исследование Атлантического Совета «Путинский исход: новая утечка мозгов» является шагом вперед, поскольку на основе детального изучения типичных представителей новой эмиграции, проживающих в ключевых для ее понимания городских агломерациях Запада, он представляет принципиально новую оценку ее места и роли в российских социально-политических процессах.

Исследование признает, что география, а также культурная и профессиональная база Путинского исхода намного разнообразнее по сравнению с предыдущими волнами эмиграции (см. на этот счет доклад КГИ и нашу недавнюю публикацию в The Insider), что делает задачу его комплексного изучения чрезвычайно сложной. Тем не менее будучи не столько количественным, сколько качественным, оно раскрывает важные, еще не изученные черты новой эмиграции. С этой целью в рамках предварительного нерепрезентативного анкетирования в Силиконовой долине, Нью-Йорке, Лондоне и Берлине были опрошены 400 представителей эмиграции 2000−17 гг., которым было задано около 100 вопросов. Помимо демографических, профессиональных, экономических, образовательных и прочих показателей, нас интересовали политические, экономические и социокультурные факторы эмиграции, распределение респондентов по спектрам российской и западной политики, способы адаптации к жизни в США и Европе, потребление новостей, коммуникационные предпочтения и т. д. В рамках последовавших за опросом фокус-групп обсуждались качества новой эмиграции, ее причины и последствия, а также видение будущего России. В результате удалось раскрыть самооценку новых эмигрантов относительно предшествующих волн, способы их общения и потребления новостей, характер связей с Россией, отношение к политике Кремля и Запада, а также к феномену несистемной российской оппозиции, о котором они оказались достаточно хорошо осведомлены.

Изложенная в докладе интерпретация полученных данных, как и предшествующий этому изложению критический обзор текущих дискуссий, подтверждают наличие оснований для общественной тревоги. Однако было определено, и в этом принципиальная важность исследования, что эти основания заключаются вовсе не в объеме новой эмиграции, а в ее качестве и эффектах. При этом, как было обнаружено, качества Путинской эмиграции не сводятся лишь к молодости и высокой квалификации. В свою очередь эффекты могут включать не только постоянно упоминаемые отрицательные последствия утраты человеческого капитала. Положительными эффектами новой эмиграции можно признать как текущие, в виде содействия обострению и углублению критики Кремля, так и перспективные, связанные с потенциалом участия новой эмиграции в построении России будущего.

В докладе по результатам исследования представлен краткий, но свежий взгляд на историю и характерные черты российской эмиграции, начиная с конца XIX века, в рамках которой Путинский исход оказывается шестой волной. Ее можно отсчитывать с 2000 года, то есть с момента обнаружившегося спада постсоветской эмиграции благодаря начавшемуся экономическому росту и изменению базовых стратегий исходящей миграции россиян, нацеленных теперь уже в основном не на выживание, а на достижительство. При этом надо учитывать, что в основу новых культурных и предпринимательских достижительских установок представителей Путинского исхода легло лучшее понимание растущим количеством россиян глобального мира в новой коммуникативной обстановке.

Однако возвращение Владимира Путина на пост президента и последовавшее за этим наступление на демократию привели не только к некоторому росту, но и к началу второй, качественно отличной стадии Путинского исхода, которую я обозначаю как Эмиграция 6.2. Учитывая крах достижительства в российских условиях после 2012 года, ее, следуя характеристике Леонида Бершидского, можно было бы назвать «эмиграцией разочарования». Однако исследование показало, что за разочарованием кроется не преимущественная пассивность эмигрантов, на которую указывает Бершидский в критическом отзыве Bloomberg на наш доклад, но целый комплекс социокультурных и политических установок, не учитываемый имеющимися аналитическими обзорами. Важность проведенного исследования также заключается в том, что оно опровергает как утверждения о безразличии новых эмигрантов к российским проблемам, так и убаюкивающий взгляд на них как на часть мировой «циркуляции мозгов», представленный, например, Анатолием Вишневским в недавней программе Сергея Медведева на Радио Свобода.

При анализе полученных данных была предпринята попытка ответить на такие вопросы, как «Станет ли новое качество эмиграции потенциальным фактором построения будущей демократической России?» или «Могут ли путинские эмигранты послужить мостом между Россией и Западом?». В этом смысле, фокусируясь на политике, мы выявили, пожалуй, самое значимое различие в рамках исследуемой группы — между теми, кто покинул Россию в 2000−11 гг. и теми, кто эмигрировал, начиная с 2012 года. Сравнение этих двух подволн новой эмиграции убедительно показало рост политизации, либеральных ценностей, критики путинизма и поддержки несистемной оппозиции Кремля. Поэтому центральным, динамическим моментом исследования стало выявление политизации Путинского исхода и повышенного потенциала Эмиграции 6.2. относительно участия в построении России будущего.

Хорошо говорят о значимых для будущих российских перемен особенностях Путинского исхода пара диаграмм из публикации Атлантического Совета. Одна указывает на политизацию Эмиграции 6.2 (с 2012), когда частота упоминания политических причин отъезда из России возрастает в два раза.

Другая свидетельствует о неприятии новыми эмигрантами путинской политики и значимой поддержке ими несистемной оппозиции.

При этом имеются данные о том, что среди тех опрошенных, кто готов поддерживать российскую несистемную оппозицию, доля Эмиграции 6.2 выше на 50−80% в зависимости от типа поддержки. Более праволиберальная по взглядам (24% по сравнению с 16% первой половины волны), эта часть выборки не только проявляет больший интерес к возвращению в Россию вообще (15% по сравнению с 8% тех, кто эмигрировал до 2012), но и отмечает более высокую вероятность возвращения при условии изменения политической обстановки в России к лучшему (18% по сравнению с 8%).

Результаты нашего исследования — не жесткая статистика применительно ко всему Путинскому исходу, а выявление важных черт и тенденций на основе ранее не применявшихся инструментов. Прежде всего, сам отбор респондентов был экспериментальным: к анкетированию приглашались участники политически нейтральных групп в Фейсбуке, а за заполнение анкеты производилась оплата, что дополнительно снижало фактор «идейности». Фокус-группы при этом набирались по принципу профессионального и идеологического разнообразия, а дискуссии отталкивались от нейтрального вопроса «какая она, новая эмиграция?». В отсутствие демографических баз данных о новых российских эмигрантов в западных странах, составление которых само по себе представляет собой колоссальную задачу на будущее, и результаты опроса, и фокус-группы тем не менее говорят о растущем интересе диаспоры к российской политике (рост между подволнами на 31%). Вместе с тем, с учетом фокус-групп необходимо отметить, что время может изменить этот баланс: если ослабнет поток новых эмигрантов или в России в ближайшее десятилетие не произойдут какие-то поворотные события, то Путинский исход в целом может стать более безучастным по отношению к российским делам.

Наконец, еще одна важная черта исследования — то, что оно представляет несколько практических рекомендаций. Их всего пять, но применительно к планированию будущего России хотелось бы выделить две. Во-первых, в контексте политической жизни западных стран не следует отождествлять новую эмиграцию и россиян в целом с Кремлем. Нельзя обвинять «русских» в агрессивной путинской политике и подрыве институтов западных демократий. Россияне разные, и большинство представителей новой диаспоры в США и Европе являются естественными союзниками принимающих стран в отстаивании свободы, демократии и либеральной экономики, то есть того, что может послужить мостом между постпутинской Россией и остальным прогрессивным миром. Во-вторых, исследование обнаружило такое богатство связей между различными социокультурными диспозициями респондентов и их ценностями и установками, что при всем их сходстве в географическом отношении (механизмы использования культурного капитала и новое глобальное сознание работают для них в принципе одинаково и в Силиконовой долине, и в Берлине) встает вопрос о гораздо более масштабном изучении новой эмиграции. Так что пора подумать пусть об ограниченном географически, но репрезентативном исследовании Путинского исхода, хотя это, как отмечают коллеги, дорого и сложно. Однако нельзя не согласиться, что «роль эмигрантов в российской внутренней политике недооценивается, а когда здесь начнутся перемены, эта роль очень быстро и внезапно обнаружится».

Наше исследование, разумеется, посвящено не только политике, в нем подчеркивается, что «в целом, новая эмиграция скорее основывается на культурных и предпринимательских мотивациях, нежели на традиционных экономических или чисто политических». Выходя за рамки узкого анализа и предвосхищая социально-философские разговоры о роли эмиграции высокообразованных и предприимчивых людей из политически и экономически деградирующей экс-империи, можно сказать следующее. С одной стороны, люди, очевидно, стремятся к простоте, которую обеспечивают эффективные социальные институты и прогрессивная мораль. Они отправляются на новое место в силу рационального использования физических и эмоциональных ресурсов, а не только из-за непосредственных угроз экономического и политического характера. С другой стороны, под воздействием современной политико-коммуникативной среды они все чаще не просто готовы, но и желают жить в более сложном обществе, поскольку освоение сложного означает больше возможностей и больше шансов на выживание в социальной эволюции. И это желание может и должно относиться не только к жизни на Западе, но и к жизни в России.